Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

А наутро перепуганные стражники привели ко мне воскресшего Главка — как обычно непоседливого и румяного, и Полиэйдоса. Вот уж кто выглядел настоящим покойником. Он вяло говорил что-то про траву, которую принесла змея, чтобы оживить убитую подругу. А к вымазанной засохшим медом тунике пристал совершенно черный песок. Я ни минуты не сомневался, что Асклепий ходил в Аид.

На следующий день я с пышной свитой прибыл в его дом: привез вознаграждение. Жил врачеватель недалеко от Кносса.

Работник, возившийся в огороде, заметив мой паланкин и процессию разряженных придворных с громадным Итти-Нергалом во главе, потрясенно вскрикнул и помчался предупредить хозяев. Когда мы приблизились, нас уже встречала высокая, молодая и красивая женщина. Судя по всему — жена врачевателя. Вот она-то казалась истинной дочерью Аполлона, в отличие от её страшноватого мужа. Я выбрался из паланкина и, велев свите ждать снаружи, приблизился к ней.

— Я хочу видеть жреца Полиэйдоса, аргосца. Ты, наверное, его жена? Эпиона, если мне не изменяет память?

— Да, царь Минос, — она плавно, с достоинством поклонилась — Меня действительно зовут Эпиона. Хотя не знаю, где довелось тебе, богоравный владыка, слышать мое скромное имя. Мой муж спит. Но я разбужу его.

Отец говорил мне, что этот сын Аполлона, в отличие от своего отца, далеко не любвеобилен и за всю свою жизнь разделил ложе лишь с собственной женой. Теперь, увидев ее, я понял, почему. Никогда не видел таких красавиц! Пушистые, медового цвета волосы и глаза, как звезды в безлунную ночь. Высокая, полногрудая, с крутыми бедрами и крепкой спиной, она походила на большую и сильную рыбу, сверкающую чешуей, и на теплое, весеннее солнце. При одном взгляде на неё душу наполняло ощущение умиротворенного блаженства. Если нрав этой красавицы столь же благороден, как облик, то передо мной стояла совершеннейшая из жен.

Эпиона скрылась в доме. Из-за двери тотчас выглянули две девчоночьи мордашки и с любопытством уставились на меня. Я поманил детишек. Они смело приблизились. У старшей за спиной был привязан малыш. Девочки вежливо поздоровались.

— Я — Панакея, почтенный гость, — учтиво, но без подобострастия представилась старшая и указала на сестру: — Это Гигея. А это (она кивнула на малютку) — Эгла.

Дочери Полиэйдоса внешне походили на ахеянок: рослые, светловолосые. Косички девочек сверкали на полуденном солнце, как золото. Но держались они вольно, скорее, как критянки.

— Ты, наверное, больной? — поинтересовалась Панакея, — Что у тебя болит?

— А ты — врачеватель? — засмеялся я.

— Отец учит меня и сестру своему искусству. Он очень хороший лекарь. А его учил наш дедушка, сам Аполлон. — И спохватилась: — Не стой во дворе. Пойдем в дом.

Гигея, подчиняясь сестре, взяла меня за руку и потянула ко входу.

Жил сын Аполлона небогато. Глинобитный пол, низкие сидения вдоль стен, глиняная посуда. Совершенная чистота. И ощущение покоя.

— Вставай сейчас же! Сам царь явился, и при нём свита, — доносилось из соседней комнаты.

Полиэйдос что-то промычал спросонок.

— Что ты делал в его дворце?! — заворчала Эпиона, и в голосе её послышалась тревога. — Ну, конечно, опять! Как я могла не догадаться, что тебя принесли в паланкине не потому, что хотели оказать честь, а потому, что ты не мог идти! Ну ты же клялся мне, что больше никогда этого не будет!

— Перестань, — пробормотал Асклепий, и я про себя отметил, что он мастерски умел приказывать царям, но не собственной жене. — Всё же обошлось.

— Прошлый раз обошлось, сейчас обошлось! Ты вдовой хочешь меня оставить, а детей — сиротами! Да как только тебе самому не противно?! А, да что с тобой спорить!!!

Никогда не слышал, чтобы женское ворчание звучало так ласково. Меня не обманешь. Эта красавица любила своего страховидного мужа.

— Не надо со мной спорить, — голос Асклепия звучал слабо, видно, чувствовал он себя прескверно. — Лучше подай умыться.

Некоторое время было тихо, только он плескался и фыркал, умываясь. Потом она опять заворчала:

— Достался же ты мне в мужья! Уйду от тебя!

— Я давно говорю, тебе требуется наездник помоложе и погорячее.

Судя по всему, она шлепнула его полотенцем, и я услышал их счастливый смех. Асклепий мог позволить себе так шутить! Его дом, как солнцем, был пронизан взаимной любовью и радостью. Мне бы такую роскошь во дворец! Наверное, я не совладал со своим лицом, и Панакея поняла это по-своему, взяла мою руку в свою крохотную ладошку:

— Может, я смогу облегчить страдания, пока отец не пришел? Что у тебя болит?

— Душа, — ответил я.

На смышленой мордочке девчушки мелькнуло недоумение. От дальнейших расспросов меня спасло появление хозяина дома. Выглядел он действительно разбитым: бледный до серости, осунувшийся. Увидев меня, жрец смущенно улыбнулся. Улыбка сразу изменила это странное лицо. Я вмиг забыл о его непривлекательности.

— Приветствую тебя, Асклепий, сын Аполлона.

Он испуганно вздрогнул.

— Не бойся, свита стоит за оградой. Никто от меня не узнает твоей тайны. Я пришел посмотреть на твой дом.

— Приветствую и тебя, Минос, сын Зевса, — врачеватель развел руками, показывая, что вот он, его дом, и смотреть тут особо не на что.

— На что живешь ты?

— Я — врачеватель. А работник, две рабыни и жена ещё управляются с огородом и виноградником. Я там не работаю.

И добавил с виноватой улыбкой:

— Мне нужны нежные руки, анакт.

— Плоды людской благодарности, я вижу, не обильны, — рассмеялся я, оглядывая скудную обстановку.

— Вовсе нет, — решительно возразил Асклепий. — Я лечу всех, и люди охотно отдают мне самое дорогое.

— Какова же была наибольшая плата? — поинтересовался я. — И давно ли ты получил её?

— Да вот, не далее как на прошлой луне. Принесли мальчика, страдавшего камнем. Я спросил, сколько он мне заплатит. Он пообещал десять бабок — всё своё богатство.

— Заплатил? — улыбнулся я.

— Заплатил, — серьезно ответил Асклепий. — Но я не удержал этой роскоши в своих руках. В тот же вечер ему же и проиграл.

Лицо его было серьезно, а в глазах так и плескался солнечный смех. Я не выдержал, расхохотался. Он просто заворожил меня. Повезло же его детям и жене!

— Я заплачу меньше, чем этот щедрый мальчик: там стоит десяток ослов, груженых зерном, оливковым маслом, вином и золотом. Это далеко не все, что я имею. Но прими, божественный, мой скромный дар, — я согнулся в поклоне, пряча слезы, — и спасибо, что ты… вернул мне сына…

Асклепий взял меня за руку. У него действительно были очень нежные пальцы…

Я привязался к нему с этой встречи. Вернее, влюбился, как мальчишка. Он, подобно Дивуносойо, обрел надо мной особую власть. Но — совсем другую. Дивуносойо весь был пронизан чувственностью. Он явился в мир, чтобы наслаждаться и дарить наслаждение. За всю свою жизнь, хотя ложе со мной делили многие, я не знал существа, более искусного в любовной игре. Асклепий же был примерным супругом и отцом. И со мной он держался с отеческой лаской и жалостью — не больше.