Всеволод Соловьев - Волхвы. Дилогия

Когда на её отчаянный крик сбежалась дворцовая прислуга и когда появившийся врач объявил, что графиня не в обмороке, а действительно умерла, Зина, несмотря на испытанное потрясение, не растерялась. Графиню решено было тотчас же перевезти в закрытой карете в дом её отца, и Зина решила, что она не оставит теперь трупа несчастной до самой минуты погребения.

Прошло не более получаса времени — и во дворце все знали, со слов врача, что давно уже больная неизлечимой болезнью сердца графиня Зонненфельд приехала посетить камер-фрейлину Каменеву и внезапно скончалась. У молодой графини «разорвалось сердце». Никому, конечно, не могло прийти в голову в чём-либо подозревать камер-фрейлину; напротив, даже не особенно расположенные к ней люди могли только пожалеть её.

Между тем тело Елены тихомолком вынесли, уложили в большую карету и в сопровождении врача отправили к князю Калатарову. Очень скоро уехала туда же Зина, получив разрешение отлучиться на три дня, во время которых у неё не было дежурства.

Эти несколько пережитых часов произвели в молодой девушке большую перемену — она как бы вдруг созрела. Чувство глубокой жалости наполняло её сердце, и эта жалость была так велика, что за нею забывалось все личное. Труп безвременно погибшей красавицы был теперь для Зины самым священным, самым дорогим предметом. Да, она не покинет его ни на минуту, она проводит его до могилы…

Князь Калатаров совсем обезумел, когда ему привезли мёртвую дочь. Он едва понял объяснения врача, потом, дрожа всем телом, подошёл, взглянул на застывшее бледное лицо Елены, на котором как-то особенно таинственно и страшно выделялись длинные чёрные ресницы закрытых глаз, перекрестился, машинально приложился губами к холодному лбу покойницы, отошёл, и больше никто не мог добиться от него ни одного слова. Он сидел неподвижно в кресле, весь сгорбившись, и все шептал что-то сам с собою…

Покойницу убрали и положили на стол в большом зале. Послали за священником. Пока же вдруг все притихло, и Зина осталась одна у тела.

Она опустилась на колени. Она хотела молиться, но молитвенное настроение всё ещё не приходило. Душа было чересчур потрясена.

Но вот она слышит, что кто-то опустился на колени рядом с нею, она слышит чей-то голос, то громко произносящий слова молитвы, то падающий до шёпота, быстрого, странного, какого-то особенного шёпота.

Зина подумала, что это приходский священник, за которым послали, и невольно, чутко слушала. Она никогда не слыхала такой молитвы и такого моления. Эти слова, этот голос заставили её позабыть всё, как бы уйти от земли…

Человек говорил с Богом, веря и зная, что Бог его слышит. Человек просил у Творца милости к созданию, покинувшему землю, но не могущему ещё освободиться от земного притяжения, не забывшему ещё земных помыслов и чувств.

Мольба эта была проникнута такой беспредельной любовью и жалостью к скорбящей душе, нуждающейся в освобождении и Божьей милости, как будто человек молился о самом дорогом и близком ему существе, как будто нежный отец молился о своей единственной дочери.

«Но ведь она посторонняя ему и чужая!» — не услышала, а почувствовала Зина чью-то мысль, так как в ней самой не было и не могло быть этой мысли.

Она подняла голову, взглянула — и увидела просветлённое вдохновением лицо священника с ясными, лучистыми глазами. Но за ним был ещё кто-то, и неудержимая сила влекла Зину взглянуть и понять, кто это.

И она поняла. С криком ужаса отшатнулась она в сторону и как бы окаменела. Но она всё же не могла оторвать глаз от того, кто стоял в нескольких шагах от неё с поникшей головою, с потухшим взглядом.

Страшным и ужасным казался ей теперь этот непонятный человек, и в душе её, заглушая все чувства, поднимались к нему ненависть, и страх, и злоба. И она поняла, что он прочёл всё это в её взгляде.

Крик Зины поразил слух отца Николая. Он встал с колен, взглянул на неё, прямо подошёл к ней и положил руки на её голову.

— Господь Сил охранит тебя от всех искушений, от всякого зла и соблазна… — вдохновенно сказал он. — Веруй в Его неизреченное милосердие, не отходи от Него — и никого не бойся. Пока душа твоя чиста и полна любовью, ты сильнее всех сильных.

Её волнение, страх, ненависть и злоба стихли. Она оторвала свой взгляд от ужасного человека. Из глаз её полились тихие слёзы. На неё будто повеяло благодатным теплом, дающим бодрость и силу.

Великий розенкрейцер ещё ниже опустил голову. Мучительная пустота в душе его достигла высшего предела, и вместе с этой пустотою он вдруг сознал себя в первый раз в жизни слабым, ничтожным и жалким со всей своей мудростью, со всеми своими силами и победами над природой…

Подобное сознание своего ничтожества и недовольство собою в таком человеке, каким был Захарьев-Овинов, являлось началом действительного и высокого духовного возвышения. Только теперь приступал он к последнему испытанию.

Императрица была очень огорчена мгновенной и таинственной смертью молодой графини Зонненфельд. Впечатление было тем более сильно, что эта смерть случилась так близко от неё, в здании дворца, в помещении камер-фрейлины Каменевой.

Царица чувствовала большую симпатию к покойной: узнав о её безвременной смерти, она даже не удержалась от слёз, а она редко поддавалась такой слабости. Ей представилось юное, прелестное лицо бывшей княжны Калатаровой таким, каким она видела его в первый раз, несколько лет тому назад, когда молодая девушка, почти ребёнок, была ей представлена. Ей вспомнился слишком внезапный и необдуманный брак княжны с немецким дипломатом, потом скандал развода и последнее свидание с графиней Еленой. Недаром царице было как-то особенно тяжело после этого свидания — ведь уж тогда преображённое, более чем когда-либо прекрасное, исполненное страдания лицо молодой женщины ясно говорило о приближавшейся катастрофе. Ведь и тогда, если бы только царица хотела разобраться в своих впечатлениях, она должна была видеть, что такие страдания не могут пройти, не могут кончиться не чем иным, как смертью.

Да, она могла бы всё видеть и понять, могла бы знать, что это свидание её с несчастной красавицей — последнее свидание. Только ведь человек все понимает и обо всём догадывается слишком поздно, когда уже нечем помочь, когда судьба свершилась. Да и чем бы она могла помочь? Перед судьбою все могущество, вся власть человеческая — ничтожны…

И вот графиня Зонненфельд умерла, умерла от страдания, которого нельзя было пережить. Но в чём заключалось это страдание, это безысходное горе её жизни — царица не знала. И ей захотелось узнать эту тайну.