Всеволод Соловьев - Волхвы. Дилогия

Вся душа Зины так и кинулась навстречу словам этим. Она припала головою к руке царицы и, покрывая эту руку поцелуями и моча её своими слезами, начала исповедь. Да, это была настоящая исповедь! Зина ничего не скрыла, она передала царице не только всю сцену свидания своего с обезумевшей от горя графиней Зонненфельд, но и все свои собственные ощущения: свою встречу с таинственным и ужасным человеком во время праздника в Смольном монастыре, действие на неё его непостижимого взгляда, от которого она потеряла сознание, тогда, на эстраде, во время исполнения роли весталки.

Императрица внимательно и все с возраставшим изумлением её слушала. Она видела, что на рассказ Зины можно положиться, что перед нею совсем раскрыта душа этой чистой девушки и она может читать в ней всё, до самой глубины. Тайна, интересовавшая её, была теперь ей известна, предположение её оказалось верно: графиня Зонненфельд умерла от безнадёжной любви и от ревности к Зине. А между тем разъяснения всё же нет.

Напрасно ясный, спокойный и могучий разум царицы старался выяснить себе всю эту таинственную историю, напрасно силился он разделить исповедь Зины на две части: на действительность, естественную, очевидную, и на фантастичность экзальтированной девичьей души. Никак не удавалось царице совершить это разделение. И к тому же она ясно видела, что фантастичности в Зине гораздо меньше, чем можно было это предположить, — в ней только большая чувствительность, восприимчивость к впечатлениям.

А событие всё же остаётся непостижимым, таинственным, всё же приходится произнести слова, над которыми так часто смеялась царица: колдовство, чары…

Какой вздор! Да, это вздор, а между тем без этого вздора все становится ещё непонятнее, ещё невозможнее, и ко всему этому непонятному и невозможному присоединяется ещё одно обстоятельство: каким образом сама она, Екатерина, ничего и никого не забывавшая, все помнившая и всегда действовавшая в ясной, насквозь пронизанной светом области, каким образом она забыла о существовании человека, играющего такую фатальную роль во всей этой истории? Каким образом в течение долгих месяцев она не вспомнила об этом новом князе Захарьеве-Овинове, который так заинтересовал её, которого она хотела непременно разглядеть, расспросить, изучить?..

Он появился перед нею, остановил на себе её внимание — и вдруг исчез, как будто его никогда не было. Проходили месяцы — и она ни разу о нём не вспомнила, а между тем ведь она должна была о нём вспомнить и должна была его видеть — он всё время был, очевидно, здесь, вблизи от неё. Ей стоило только позвать его — и он бы явился, но она о нём забыла, как ни разу в жизни ни о ком не забывала. А вот теперь он является героем таинственной, так опечалившей её истории, он причина смерти прекрасной женщины, в судьбе которой она была заинтересована, он же смутил покой этой младенческой души, которая теперь рассказывает ей свою непонятную тайну!

«Колдун! Чародей!» — мелькнуло в мыслях Екатерины, но при этих двух словах ей вспомнился другой колдун, чародей, мнимый граф Феникс, делавший, но не сделавший золото в лаборатории князя Потёмкина. Ей припомнилась прелестная итальянка, чуть не смутившая покоя её собственного сердца.

— Колдун! Чародей! — повторяла себе Екатерина и прибавляла: — Однако нет такого колдуна и чародея, которого нельзя было бы разоблачить и удалить и обессилить. Это даже гораздо легче сделать с колдуном, чем с самым обыкновенным человеком, ибо всякий колдун или чародей непременно боится таких вещей, каких не боится обыкновенный человек. Он боится правосудия, боится закона, так как знает за собою чересчур много больших и малых грешков.

Каким чародеем являлся этот мнимый граф Феникс, как одурачил он многое множество людей, вовсе даже не глупых и достойных лучшей участи, чем быть одураченными приезжим авантюристом, а между тем одно её желание, одно её слово — и где теперь этот человек? И где теперь эта хорошенькая итальянка?..

Так думала царица, но перед нею вместе с этими мыслями восставал во всех мельчайших подробностях вспомнившийся ей образ Захарьева-Овинова, и она не могла, не хотела глядеть на него теми же глазами, какими глядела на графа Феникса. Неужели и он такой же шарлатан и обманщик? Нет, этого не может быть.

Что-то в глубине её мысли, в глубине её сознания говорило ей, что теперь она имеет дело с человеком совсем иного сорта, а между тем… а между тем, что же всё это значит? К чему вся эта непостижимая путаница таинственностей… и за что будет страдать этот прелестный ребёнок? За что этот так невероятно забытый ею человек губит живые души? Что же теперь делать? Конечно, прежде всего надо призвать этого человека и разглядеть его.

Если он погубил прекрасную графиню, если он силился зачаровать Зину, то ведь её-то, царицу, он не зачарует.

И у царицы явилось страстное желание как можно скорее видеть Захарьева-Овинова. Появится он перед нею — и всякая таинственность исчезнет. Ведь всякая таинственность существует только издали, пока не видишь предмета. Стоит прийти в соприкосновение с ним — и таинственности конец, вступает в права действительность, и неизменные, точные, ясные законы природы начинают действовать.

Остановись на этой мысли, императрица сразу успокоилась и решила, не откладывая этого дела, как и вообще она не откладывала своих решений, увидеть Захарьева-Овинова.

Только что эта мысль созрела в голове её, только что хотела она обратиться к Зине, с тем чтобы окончательно её успокоить, преподать ей здравые советы и внушить уверенность, что ничего нет таинственного на свете, что все объясняется легко и просто — стоит только приложить к этому объяснению здравый рассудок, как занавес тихой комнаты шевельнулся — и перед царицей в слабом полусвете обрисовалась спокойная, бледная и прекрасная фигура Захарьева-Овинова.

Даже слабый крик вырвался из груди Екатерины, а бедная Зина прижалась к ней, пряча свою голову в её коленях. Миг — и царица невольным движением протёрла себе глаза, изумляясь своей галлюцинации. Вот она откроет глаза — и, конечно, никого нет! А между тем она открыла их… и Захарьев-Овинов по-прежнему был перед нею.

Он сделал несколько шагов вперёд, почтительно, низко поклонился и произнёс своим бесстрастным голосом:

— Ваше величество приказали мне явиться и пройти сюда.

Он ещё раз церемониально поклонился. И в то же время его глаза остановились прямо, спокойно на глазах царицы. Она хотела говорить — и не могла. Хотела встать — и не в силах была шевельнуть ни одним членом.

Однако так не могло продолжаться. Ещё несколько мгновений, и Екатерина, конечно, очнулась бы от неожиданности. Она, наверно, поборола бы в себе невольный трепет и растерянность, вызванную этим совершенно невероятным появлением. Её сильный, холодный ум признал бы в этом появлении только очень оригинальную и редкую случайность, а затем Захарьеву-Овинову пришлось бы отдать государыне подробный и ясный отчёт в его действиях.