Всеволод Соловьев - Волхвы. Дилогия

— А так вот, — снова оживляясь и вся так и просияв, заговорила Метлина. — Привела я тогда с собою святого нашего благодетеля, отца Николая, помолился он, с его молитвой пришло к нам благополучие. Спас он моего мужа не только от любой болезни, не только от телесной погибели, но и от душевной. Совсем спас человека, из мёртвого живым сделал. Как сказал, уходя: «Верьте, молитесь, подождите малое время, все изменится», — так, по его слову, и сталось. Двух дён, матушка, не прошло, как позвали моего мужа во дворец к самой царице.

Сразу-то мы испугались, особливо он, дрожит весь. «Куда это меня вести хотят? — говорит. — На какие новые муки и обиды?! Не пойду я, никуда не пойду, зачем меня царица звать будет, не знает она меня и знать не может. Обман это один, в тюрьму, видно, меня ведут, совсем доконать враги хотят…»

Да благо, я очнулась вовремя и его на правду навела. А отец Николай-то, говорю, ведь сказал он, что подождите, мол, немного — все изменится. Это беда наша уходит, это счастье наше приходит, говорю.

Ну, тут и он понял. Снарядила я его, как могла, а сама ждать осталась. Полдня ждала, молилась. Сначала нет-нет да и сомнение охватит: а ну как это не счастье, а беда новая? Только отгоняла я эти сомнения, и совсем они ушли, а к тому времени, как мужу вернуться, я уже знала, наверно знала, что никакой беды нет и быть не может, что он придёт и расскажет мне о своём благополучии…

Вернулся он такой радостный, такой светлый, каким я его ни разу в жизни не видала; кинулся ко мне, обнял меня — давно уж мы с ним не обнимались, — обнял да и заплакал. Плачет и целует меня, говорить хочет — и не может. Наконец успокоила я его, он мне рассказал всё. Как привезли его во дворец к камер-фрейлине Каменевой, она с ним и пошла к самой государыне. Государыня приняла его милостиво да так ласково, что он, как вспомнит, так опять в слёзы — и говорить не может…

Успокоился, стал рассказывать. Сначала он оробел было перед царицей, да говорит, не такова она, чтобы несчастному человеку долго робеть перед нею. Справился он с собою, все ей поведал без утайки. Она его слушала со вниманием и приказала красавице камер-фрейлине со слов его все о делах наших записывать относительно всех тяжб и тех людей, которые нас обижали неправильно…

Всё, как есть всё, выслушала царица и отпустила его, сказав, что на другой же день он узнает её решение. «Терпели вы, — сказала государыня, — многие годы, потерпите ещё один день, только один день!» С тем его и отпустила.

Ну, вот мы и потерпели, и на другой же день приехала к нам, будто гостья небесная, добрый наш ангел, Зинаида Сергеевна, от неё мы и узнали о решении царицы. Муж мой получил в самом дворце должность смотрителя с квартирою готовою и со всяким царским жалованием. В тот же день мы и переехали…

Ничего подобного и во сне нам никогда не снилось! После нищеты нашей и грязи, после голода и холода — в тёплых да светлых хоромах на всём на готовом! Ведь чуть с ума не сошли от счастья. Ведь первые-то дни нет-нет да и посмотрим друг на друга: наяву всё это или во сне с нами? Наконец очнулись и стали благодарить Бога. Теперь отогрелись, сыты, довольны, в благоденствии…

Это вот люди, которые всегда в счастье живут, так они не чувствуют, а вот мы поняли и телом, и душою, какая благодать в жизни, как хорошо и отрадно бывает на Божьем свете… А главное, не то… ну, что уж мне… а то поймите, матушка, ведь я мужа-то заживо хоронила! Ведь он образ человеческий терял, на глазах моих душу свою навеки губил. А тут ведь его узнать нельзя — другой человек совсем стал, да и какой человек-то!..

Она не выдержала и зарыдала. Настасья Селиверстовна так вся к ней и кинулась.

— Успокойтесь, голубушка вы моя… нет, плачьте, плачьте — это хорошие слёзы, радостные! Поняла я, все поняла, как не понять!.. Истинно, после бед таких, велико ваше счастье, благодать Божья..

И сама она плакала и обнимала, целовала Метлину. Наконец обе они мало-помалу успокоились.

— А государыня-то мудра, великая царица, — заговорила прерывающимся голосом Метлина, — она ведь не остановилась в своих благодеяниях, она все дела наши тяжебные приказала вновь переисследовать верным людям. Вчера муж пришёл: сияет весь! Правда, говорит, на свет Божий выходит, все неправильно у нас отнятое, всё, что наше по праву, — все нам возвращено будет…

Настасья Селиверстовна не слышала этих последних слов своей гостьи, она вся была теперь поглощена чем-то. Тёмные брови её сдвинулись.

— Да вы мне вот что скажите, голубушка моя, — горячо воскликнула она, — мой-то отец Николай при чём тут? К чему это вы его-то своим благодетелем называете, к чему так говорите, будто он захотел да и сотворил вам всё ваше благополучие?! Что он пришёл-то к вам помолиться да наставление вам пастырское сделал? Так ведь то же самое сделал бы всякий священник… Тут ещё благодеяния нету!

Метлина даже руки опустила и глядела на неё с изумлением.

— Как, матушка!.. Бог с вами, что вы такое говорите! Да кто же, как не отец Николай… Всё он один, он!

Настасья Селиверстовна как-то передёрнула плечами и покачала головою.

— Много бы он сделал, кабы не камер-фрейлина!.. Много бы и камер-фрейлина сделала, кабы не царица!.. Вот что царица — ваша благодетельница, это верно!

— Да разве я умаляю её благодеяния! — все с тем же изумлением проговорила Метлина. — И я, и муж — мы век будем Бога о ней молить. Слово нам скажи она — и мы за неё, за нашу матушку, в огонь и в воду готовы… Но только не смущайте вы себя — меня-то не смутите! Первый истинный благодетель наш — отец Николай, и никто другой. Погибали мы и погибли бы, да Бог сжалился и направил меня к нему, к нему потому, что только он один и мог помочь нам. Ведь я говорила вам, матушка: пришёл он, святой человек, и принёс нам милость Божию. Душу мою обновил и спас душу моего мужа. Сказал: «Верьте, молитесь, пождите немного — и всё будет», и по слову его сталось…

Но брови Настасьи Селиверстовны сдвинулись ещё больше; по недавно ещё нежному и растроганному лицу её мелькнула недобрая усмешка.

— Скажите, пожалуйста! — всплеснула она руками. — Да что же вы думаете, сударыня, разве мне не приятно было бы узнать, что муж у меня такой угодник Божий? Только от слов-то оно не станется… Ну ладно, сказал он вам: пождите, все придёт. Пошёл он от вас, а здесь, вот в этой самой горнице, его поджидала камер-фрейлина… Вспомнил он о вас, рассказал ей про ваши беды, попросил её поговорить с государыней. Ну что же тут такого? Всякий на его месте сделал бы то же самое, святости в этом нету. А вот хотела бы я знать, кабы он эту самую камер-фрейлину не встретил или кабы камер-фрейлина не взялась с государыней говорить или не сумела бы — ну-ка, ведь вы бы до сих пор благополучия ждали! Или не так?