Всеволод Соловьев - Волхвы. Дилогия

— Да всё то же, батюшка!.. Даже ещё хуже, чем было прежде… Думала я, что всё это зло в ней, все эти мысли грешные и ужасные от бед да от нищеты нашей были. Думала, все пройдёт при перемене жизни нашей. Вот теперь она в довольстве и спокойствии, в тепле да холе… Я ли её не ублажаю! Всего у неё вволю, в светлых хоромах живёт, сладко ест, мягко спит, ни работы никакой утомительной, ласку от меня да от отца видит: подумайте, батюшка, ведь она у нас одна, ведь кого же нам и любить да баловать, как не её! Прежде и нас вот она любила, доброй дочерью была в самое тяжкое время… А теперь как будто у неё к нам ненависть… Ну просто видеть нас не может, противны мы ей… всё ей противно… Успокаиваю я её, усовещиваю, всё ей показываю милость Божию над нами… Катюша, говорю, ну как гибли мы, пропадали в работе, холоде, голоде, тогда можно дойти до греха, до отчаяния… А теперь-то, да погляди кругом себя… хорошо-то как! А отец-то, взгляни на него, ведь он возродился и духом и телом, ведь его узнать нельзя…

— Что же она? — спросил священник. Теперь в лице его уже не было веселья и оживления, только в глазах сиял всё тот же ясный, бодрящий свет.

— Да что она, батюшка! Слушает, притихнет, да вдруг как закатится! Платье на себе рвёт, мечется, кричит: «Дышать мне нечем, давит меня! Где это хорошо? Ничего нет хорошего и быть не может, на свете все дурное, тёмное…» Да потом такое начнёт говорить… повторять не хочется…

— Нет, ты все мне скажи, без утайки, госпожа моя! — настоятельно попросил священник.

— Коли приказываешь… да нет, я и без всякого приказу скажу… не осудишь… про вас это она, батюшка, в безумии своём… к вам, благодетель наш, у неё особая какая-то злоба… Стану я её уговаривать Богу помолиться, прошу её со мною к вам съездить, так она как ваше имя услышит, так её всю и начинает дёргать. «Это, — говорит, — обманщик! лицемер! видеть его не могу, ненавижу его!..» Закричит, закричит, затопочет… на пол упадёт и бьётся… Батюшка, да ведь это что же? Ведь она бесом одержима!..

Отец Николай сидел задумавшись. Настасья Селиверстовна, всё время молча слушавшая, перекрестилась.

— Бесом!.. Да, конечно, сила зла велика! — после некоторого молчания произнёс наконец священник. — Велика сила вражды и ненависти, только ведь любовь все превозмогает… и Господь наш Иисус Христос оставил нам оружие, в нём же запечатлёна Им всепобеждающая сила любви. В оружии сем все наше спасение… Госпожа моя, где же теперь дочь твоя?

— Да вот, батюшка, какое случилось, — трепетно сказала Метлина, — ведь она у нас с неделю как стихла, не было этих её беснований… я и решилась опять просить её к вам поехать со мною. Уговариваю, а она молчит, смотрит так грустно, как будто ничего не видит… а потом и сказала: «Хорошо, — говорит, — матушка, поедем!» — и сказала-то странно так, со вздохом, и будто не своим голосом. Обрадовалась я, одела её, закутала, повезла. Отъехали мы немного, вдруг она кричит извозчику: «Стой!» — да так это у неё страшно вышло, что извозчик сразу остановился. Выскочила она из пошевней, бежит обратно домой и мне кричит: «Поезжайте вы, матушка, одна, а от меня ему скажите, чтоб он не ждал меня, — я себе не враг!» — так, этими самыми словами, и сказала… Что же мне было делать, поехала я одна…

— А уедешь не одна! — вдруг оживляясь, сказал отец Николай и поднялся с места. — Нечего времени терять, поедем-ка, мать, с тобою в дом твой. Поборемся с врагом и, коли Господь подаст, победим его. Обогрелись мы, Настя нас сбитнем хорошим угостила — так и в путь!

— Как мне и благодарить вас, батюшка, не знаю, — засуетившись и собирая свою тёплую одежду, повторяла Метлина. — Окрылил ты меня — легко так вдруг стало…

— За что же благодарить? — весело говорил отец Николай, надевая шубу. — Я рад, борьба с таким врагом — дело хорошее… Бодрость во мне, сила растёт!.. И впрямь — воином себя чувствую… благослови, Господи! Не кровь человеческую проливать буду… Идём, мать, спешим! Прости, Настя!..

Настасья Селиверстовна молча обнялась с Метлиной и стояла, горделиво выпрямившись. Она побледнела, и глаза её мрачно, загадочно, не мигая, глядели на отца Николая.

Вот и он, и Метлина скрылись за дверью.

Настасье Селиверстовне показалось, что в комнате вдруг стало ужасно тихо, ужасно пустынно.

— Да что ж это? — прошептала она, заломив руки. — Одна, всегда одна… чужая… никому не нужная… а ему — только помеха, тягость!..

И она понимала, что иначе быть не может, и она его не винила. Куда же ей в самом деле? Туда, за ними, в незнакомый дом, где он будет изгонять беса из порченой девушки?.. Что же она там будет делать — только мешать! Кому она нужна?.. Он, которого она прежде так низко ставила, — он всем нужен, он — святой… святой… А она — грешница, недостойная любви его… Ведь вот, барыня эта так прямо и сказала… И барыня права…

Ей вспоминались прожитые годы, вся её семейная жизнь — и всё теперь являлось перед нею совсем в новом свете. Она всё яснее и яснее начинала видеть то, чего прежде не видела. Она вспоминала отвратительные сцены, бывавшие между нею и мужем. Она всегда считала себя правой. Теперь же ей очевидно стало, что всегда она была виновата, а он прав. Он молчал, он выносил спокойно, невозмутимо нападки, бессмысленные упрёки, брань, побои… Он выносил всё это не из слабости — теперь она начала понимать, что не из слабости…

Будто яркий свет ударил ей в лицо, она закрыла глаза, краска стыда залила её щёки.

Она всё поняла и ужаснулась.

Отец Николай, погруженный в свои мысли или, вернее, в духовное приготовление к той борьбе, которая его ожидала, совсем не заметил дороги. Метлина, видя его молчаливость и задумчивость и инстинктивно замечая его состояние, не развлекала его разговором. Но дорога показалась ей длинной.

Что-то там происходит? Она уж даже раскаивалась, зачем оставила дочь одну. Ведь она могла написать отцу Николаю, попросить его приехать, и он не отказал бы ей. А теперь мало ли что могло случиться с Катюшей, ведь прошло сколько времени… Но она возвращается с отцом Николаем. Бог милостив!..

Эта мысль её успокаивала, и она принималась про себя горячо молиться за дочь.

Наконец доехали. Вот они у двери. Дверь им отворяла Зина. В этом, собственно говоря, для Метлиной ничего не могло быть странного: Зина нередко посещала их и старалась, хотя до сих пор и безуспешно, сблизиться с Катюшей, развлечь её, помочь ей выйти из странного состояния, в котором она находилась. Но, взглянув на лицо красавицы камер-фрейлины, Метлина невольно вздрогнула.

— Зинаида Сергеевна, голубушка вы моя… что случилось?

— Успокойтесь, пожалуйста, — дрожавшим голосом выговорила Зина.

В то же мгновение она заметила отца Николая.