Всеволод Соловьев - Волхвы. Дилогия

«Да нет же! Мёртвые не встают из могил!.. Это обман воображения… вот стоит закрыть глаза, протереть их — и всё исчезнет, потому что нет ничего… потому что это всё только кажется…» И Потёмкин закрывает глаза, протирает их, встряхивает своей львиной головою, отгоняя от себя бред, грёзу, самообман. Вот он откроет сейчас глаза — и нет ничего! Он пришёл в себя, он спокоен, он владеет собою… Он открывает глаза — а фигура отца перед ним, и уже теперь не может быть никакого самообмана… отец как живой… не призрак, не призрачное видение… живой человек!.. И отец глядит на него живыми глазами, с памятным ему, обычным выражением…

— Да что же это наконец? — вне себя воскликнул Потёмкин. — Это воистину дьявольское наваждение!

Он широко перекрестился.

— «Да воскреснет Бог и расточатся врази его»… — шептали его губы.

Но отец не исчезал, отец подходил к нему, и теперь он заметил, что за отцом ещё какая-то… женщина, довольно молодая и красивая женщина… а рядом девочка лет двенадцати, в белом платьице… потом ещё какая-то мужская фигура…

— Матушка! — вскрикнула графиня Елена, безумно кидаясь вперёд, и появившаяся женщина приняла её в свои объятия…

Хозяйка дома громко, истерично рыдала: она узнала в девочке свою любимую сестру, смерть которой когда-то долго оплакивала…

Высокий сухощавый старик, одетый по моде шестнадцатого столетия, подходил к Сомонову и Елагину, протягивая им руки. Но они невольным движением от него отстранялись…

Князь Щенятев, весь дрожавший, с вытаращенными глазами и перепуганным, посиневшим лицом не выдержал и закричал:

— Граф Феникс!.. Au nom du Ciel!.. Ради Бога… скажите им, чтобы они ушли… исчезли… Я никого не вызывал, я никого не хочу… я не могу! не могу!..

Но граф Феникс не обратил на него никакого внимания. Он стоял в горделивой позе, с лицом спокойным, с блестевшими глазами.

— Прошу всех успокоиться и вернуться на свои места! — повелительным голосом воскликнул он. — Недостаточно видеть — надо слышать… Если я вызвал тех, кого вы хотели видеть, то я разрешаю им и беседовать с вами…

Он не заметил, что в это время Захарьев-Овинов приблизился к Лоренце и на мгновение простёр над нею руку. Другой рукою он как бы начертал перед собою в воздухе какой-то знак… Беловатая струйка, клубившаяся влево от Лоренцы, внезапно прервалась…

— Приказываю вам — говорите с нами! — торжественно возгласил Калиостро, обращаясь к появившимся фигурам.

Ни одна из них не заговорила. Все они сразу как бы померкли и через несколько мгновений растаяли бесследно.

Калиостро почти не верил глазам своим, в изумлении, почти в ужасе он кинулся к Лоренце… Как могла она очнуться, внезапно выйти из своего сна? Ведь это не могло случиться, это невозможно!.. Но она была неподвижна, всё в том же бессознательном состоянии, всё в том же глубоком, странном сне… А появившихся фигур нет. Они испарились… только кое-где раздаются слабые стуки.

Чародей склонился над Лоренцой, взял её за руки, дул ей в лицо. Она оставалась неподвижной…

Никто не замечал этого. Графиня Сомонова продолжала рыдать, закрыв лицо руками. Елена без чувств лежала на полу. Сомонов и Елагин будто окаменели. Щенятев дрожавшими руками силился снять абажур с лампы, чтобы осветить комнату. Потёмкин стоял, опустив голову на грудь и тяжело дыша.

— На этот раз довольно! — раздался над Калиостро спокойный голос, и чья-то рука коснулась его плеча.

Он быстро обернулся и увидал холодное и строгое лицо Захарьева-Овинова.

Он ничего не мог ему ответить: он был всецело поглощён Лоренцой, он не понимал, что такое с нею…

Захарьев-Овинов отошёл, быстро наклонился над лежащей в обмороке Еленой. Она открыла глаза. Он её поднял.

— Графиня, пойдемте отсюда на воздух, — сказал он.

Она пришла в себя, крепко оперлась на его руку. Запертая дверь как бы сама собою распахнулась перед ними, и они вышли.

Всё было тихо в доме графа Сомонова. Гости уехали. Огни погасли, все спали. Поздно поднявшаяся, уже на ущербе, луна заливала бледным светом дорожки сада, цветники и статуи. Одинокий запоздавший соловей робко щёлкал и замирал в отцветших кустах сирени. Только он один нарушал пропитанную запахом цветов влажную тишину тёплой летней ночи…

Однако в двух окнах белого, облитого лунным блеском графского дома из-за спущенных занавесей пробивалась слабая полоска света. Это были окна спальни, устроенной для графа Феникса и прекрасной Лоренцы.

Среди царственно пышной обстановки, в которой видна была вся заботливость хозяина о его таинственных гостях, на широкой золочёной кровати среди кружева подушек и мягких складок затканного розовыми букетами штофного покрывала лежала Лоренца. Она ещё не раздевалась и была в том платье, в каком присутствовала на всех чудесах этого таинственного вечера. Только её длинные, густые волосы распустились и беспорядочно падали вокруг неё, выделяясь чёрными шелковистыми волнами на светлом фоне кровати.

Она лежала, очевидно, в глубоком изнеможении. Лицо её было ещё бледнее, чем во время вызывания умерших. Но теперь она не спала, глаза её были широко раскрыты…

Калиостро нервной походкой ходил взад и вперёд по мягкому восточному ковру, застилавшему спальню. Наконец он остановился перед женою, склонился к ней и взял её руку. Эта рука была холодна, как лёд.

Молодая женщина затрепетала всем телом.

— Лоренца, — сказал он, — объясни мне, что с тобою? Я не могу прийти в себя… ведь до сих пор никогда не случалось ничего подобного!.. Постарайся сообразить, понять, что случилось с тобою?

Она провела рукою по своему холодному лбу, будто собираясь с мыслями, но рука её снова бессильно упала, губы едва слышно прошептали:

— Мне так дурно, я так слаба… мне кажется, что я умираю! Я ничего не могу вспомнить и не знаю, о чём ты меня спрашиваешь, Джузеппе… знаю только, что было что-то, но что — не могу вспомнить… Джузеппе, дай мне сил!..

Он положил ей руки на плечи и пристально стал глядеть ей в глаза своими горящими глазами.

— Джузеппе, мне больно! Ты заставляешь страдать меня ещё больше, — простонала Лоренца.

Тогда он отвёл от неё глаза, но руки его ещё продолжали лежать на её плечах. Затем он медленно приподнял их и положил ей на голову. Потом отошёл на шаг и стал, не касаясь её, проводить руками от её головы и до самых ног. Он производил эти движения медленно, но безостановочно, минут десять.

Мало-помалу лёгкая краска выступила на щеках Лоренцы. Она, видимо, оживлялась. Ещё минут пять — и она поднялась с кровати. Её утомления, дурноты, страдальческого выражения лица уже не было. Она снова превратилась в здоровую, крепкую, сиявшую красотою Лоренцу.