Всеволод Соловьев - Волхвы. Дилогия

Великий розенкрейцер поднял голову и остановил свой изумлённый, но полный всегдашней силы взгляд на лице священника.

«Что же это за человек, если приход его возвещён как величайшее событие? Кто он, чтобы говорить так, как он говорит?..»

И нет ответа на эти вопросы. Новая загадка перед победителем природы. Но ведь он умеет проникать в чужие мысли; ему ясна и сущность всякого находящегося перед ним человека! Или он внезапно лишился всех своих знаний и способностей?..

Нет, его знания, его способности всё те же — они его собственность, и он не сделал ничего такого, чтобы их лишиться. Мысли и чувства отца Николая ему ясны, и в них он читает то же самое, что сейчас услышал: «Ты очень несчастлив… недоброе сотворить можешь… Но Господь тебя помилует и спасёт, и сохранит…» Ничего иного, ничего затаённого… и вместе с этим — он видит и чувствует — перед ним большая, могучая сила.

— Николай, ты ошибаешься… Я не могу быть несчастливым, — проговорил Захарьев-Овинов.

Священник покачал головою.

— Ты так несчастлив, что даже и не постигаешь своего несчастия… Так несчастлив, что даже и не видишь, что такое счастие и в чём оно!

— Кто же тебе сказал это? Откуда ты знаешь меня? — и невольная усмешка пробежала по губам Захарьева-Овинова и сверкнула в глазах его.

Но священник её не видел, он просто и прямо ответил:

— Конечно, мне трудно знать тебя, князь, ведь чужая душа — потёмки… Я говорю тебе лишь то, что вижу, чувствую… Я знаю, что говорю правду и не могу сказать иного… Но погоди; коли дозволишь, мы сюда вернёмся и побеседуем, теперь же пойдём к болящему, ему, видно, тяжко… Пойдём молить Бога о его здравии и успокоении…

При этих словах лицо священника стало очень серьёзным и сосредоточенным. Он поднял глаза на образ, перекрестился; его губы шептали: «Боже мой, помози нам, многогрешившим рабам Твоим» — и он решительно и быстро направился к двери.

Захарьев-Овинов последовал за ним. Он видел, как отец Николай поднялся по лестнице и затем устремился спешной, неровной походкой прямо по направлению к спальне князя, будто расположение комнат ему отлично известно и он никак не может ошибиться.

Он и не ошибся. Он остановился у запертой двери в княжескую спальню и дождался подходившего Захарьева-Овинова.

— Упреди болящего твоего родителя… я обожду, — сказал он.

Захарьев-Овинов вошёл к отцу. Старый слуга так и кинулся к нему навстречу.

— Батюшка, ваше сиятельство, извольте взглянуть… князь-то как вне себя, — шептал он, — все был тих, а вот теперь тяжко так стонет, приподняться все хочет… и все на дверь… все на дверь!.. шепчет… прислушайтесь вот… понять трудно, а раза два как будто вышло: «Впусти, впусти!..»

Но князь уже заметил сына и по всем его усилиям было видно, что он действительно стремится по направлению к двери. Его губы бессильно разжимались, и в их несвязном неопределённом шёпоте чуткий слух Захарьева-Овинова разобрал:

— Юрий… скорее… там… тепло… свет… отвори…

Дверь тихо отворилась, и в спальню вошёл отец Николай.

Он прямо подошёл к кровати и остановил на больном ласковый, почти нежный взор.

Старый князь мгновенно затих, глаза его закрылись, лицо стало спокойным, таким спокойным, каким не было уже давно, — давно с самого приезда сына.

Между тем отец Николай быстро оглянул комнату, увидел киот с горевшей перед ним лампадой, поспешно подошёл к нему и упал на колени. Он стал молиться. С изумлением глядели на эту молитву и Захарьев-Овинов, и старый слуга. Но священник уже забыл где он, кто с ним. Он знал только то, чего просит у Бога — и просил всем существом своим, всей своей верой, волей, душой.

Наружным образом его молитва выражалась в странных, порывистых телодвижениях. Сначала он будто отгонял от себя что-то, будто что-то отрывал от себя, сбрасывал. И это продолжалось немало времени, пока он не почувствовал себя очищенным, освобождённым от всего, что его стесняло, давило, что наплывало на него со всех сторон, мешая ему всецело отдаться одной мольбе, единому страстному желанию, превратиться в один порыв…

Но вот его усилия увенчались успехом: все земное, тёмное, жестокое его оставило; все злые силы, навевавшие ненужные, мешающие, а порою и дурные мысли, отступили от него побеждённые и уже не могли поднять голоса, онемели. Тогда он прямо и смело ринулся вперёд, в высь, к чему-то бесконечно светлому, что он почти видел над собою, что он чувствовал всем существом своим. И он знал, что там, среди этого света и тепла, изливавшегося на него и проникавшего в него блаженным трепетом, источник жизни, источник всех благ…

И он молил подать ему, по божественному обещанию, силу, исцеляющую немощи и бесов изгоняющую… «Через слабость мою прояви Твою силу!..» — шептали его губы…

Но он ещё не чувствовал в себе наития силы. Его мольба, его вера всё ещё оставались бесплодными; он был по-прежнему слабым человеком… Он, однако, не падал духом; его вера не слабела, напротив, она крепла с каждым мгновением. В нём звучал ясный голос: «Просите — и дастся вам… толцыте — и отверзется!»

И он просил с могучею силой любви к ближнему, он стучал все громче и громче в заветную, обетованную дверь, он взывал, почти требовал обещанного и должного, зная, что Тот, Кто обещал, не может его не услышать, не может не отворить ему двери. Он весь преобразился, черты его осветились, глаза таинственно блистали, трепет пробегал по его телу, капли холодного пота струились по лбу его…

Наконец свершилось. Мольба его была услышана, обетованная дверь отверзлась. Он почувствовал, как влилась в него светлая, могучая сила. Ему уже давно было знакомо это ощущение, давно уж он знал, что сила эта — не призрак, не бред, не мечта воображения…

Он поднялся с колен и направился к кровати. Теперь в нём уже не было волнения, ни странных движений, ни трепета. Он спокойно подошёл к неподвижно лежавшему больному и положил ему свою руку на голову.

— Князь, встань и помолимся вместе! — тихо сказал он.

В этих тихих словах не чувствовалось требования, но они были так сказаны, что, очевидно, их нельзя было ослушаться.

— Я не могу шевельнуться! — явственно произнёс больной.

Тогда отец Николай ещё раз возложил на него руку и ещё раз повторил: «Встань, и помолимся вместе»!

И старый князь встал с кровати и опустился на колени рядом со священником, начавшим громко читать молитву. Слуга повергся ниц и рыдал. Захарьев-Овинов стоял бледный, неподвижный, едва веря глазам своим…

Когда молитва была окончена, отец Николай благословил больного, глядевшего на него с умилением, а затем помог ему лечь в кровать.

— Для Бога всё возможно! — спокойно и с глубоким убеждением сказал он. — Только веруйте, только молитесь… Просите — и дастся вам, толцыте — и отверзется… И жизнь, и смерть — всё в деснице Господней; но Господь не может желать смерти грешника, смерти непросвещённого… Он избавит вас от лютых мучений, он продлит дни ваши, исполнит мольбу вашего духа, насытит вас — ибо жаждете — и затем пошлёт вам безболезненную и мирную кончину… Только молитесь… только уповайте!..