Лев Жданов - Третий Рим. Трилогия

Внизу было написано красивым почерком что-то по-немецки. А ещё ниже помещён был перевод, старинным почерком, с завитушками: «Гороскопиум, сиречь звездочетное начертание жизни, предстоящей княжичу Углицкому, царевичу Димитрию Московскому и всея Руси. 19 дня месяца октемврия, 7090 году».

Дальше шло изъяснение предсказания Якоби, как он давал его царю Ивану.

По мере того как Димитрий читал и начал всё понимать, когда поверил тому, что не сразу понял, — неодолимый страх овладел душой юноши.

Он готов был бросить всё, что хранил так долго и свято… Хотел кинуться, убежать… чтобы не нашли его никогда… Чтобы он сам не нашёл путей ни сюда, ни на Москву, которую вдруг так живо увидел перед собою, словно бы раздвинулась стена этой комнаты и за нею стоял далёкий, огромный, пугающий его город, столица его отца, царя Ивана… Его столица, царевича Димитрия! Конечно, это он — Димитрий Углицкий… Что будет? Что теперь будет с ним… и с Русью?

Вдруг ужас схлынул. Неукротимая радость залила душу юноши. Он вскочил, потряс руками, словно хотел обнять кого-то. Слёзы брызнули из глаз, лились неудержимо, быстро… струёй… Едва мог удержаться Димитрий, чтобы не зарыдать громко-громко и радостно.

Но вот новая мысль, как ледяной водой, обдала его с ног до головы.

Да есть ли основание думать, что этот царевич, убитый, как все знают, в Угличе, и он, Димитрий Сирота, — одно и то же лицо? Как могли спасти его? Об этом никто не говорил ничего верного… Да и не узнает никто. Стоит указать, как и кто спасал царевича, так царь Борис живо вознаградит за усердие этих людей…

Почему же он, Сирота, и есть спасённый? Не сказано тут этого… Вещи? Бумаги? Они, может, так, для какого иного дела ему переданы… Ещё есть ладанка. В неё надо заглянуть. А пока этот гороскоп снова сложить и спрятать в его прежнюю оболочку, на старое место, на крест… На этот царский, драгоценный клейнод!

Достав холщовый мешочек, Димитрий там нащупал ещё какую-то бумажку.

Быстро достал, раскрыл сложенный пополам узенький клочок бумаги и прочёл на нём знакомым почерком начертанные несколько слов, всего две строки: «Челом бью князю Углицкому, царевичу московскому и всея Руси».

Подписи не было. Но Димитрий знает руку Паисия…

Снова огни и звёзды закружились в глазах.

Так это, значит, он — спасённый Димитрий!

Но как же его спасли?

Спрятав первую, кое-как сложенную ладанку на груди, Димитрий лихорадочно вскрыл второй, больший свёрток.

Здесь он нашёл полный список завещания царя Иоанна Васильевича, список с дознания об углицком злодеянии, где все места, противоречивые и явно нелепые, всё, что говорило о пристрастном допросе, — было подчёркнуто и пояснено; тут же лежали показания тех, кто говорил не по желанию Шуйского и Клешнина, и все были подписаны. Третий документ представлял как бы рассказ о завещании Иоанна «некоторым своим боярам и служилым людям», без означения их имени, осторожности ради…

Завещание это касалось царевича Димитрия, которого следует скрыть от возможных покушений со стороны врагов… Дальше шёл рассказ о выполнении царского завета, о том, как был подменен царевич, куда отослали ребёнка, сдав на руки чете старых, благочестивых однодворцев в Старице.

Имена снова были опущены. Но Димитрий знал эти дорогие имена… Конечно, их не следует называть. Если старики умерли, а Борис проведает, так кости ихние выроет, всю родню изведёт… Хорошо, что нет имён. И он, Димитрий, пока не сядет на свой трон, до поры полного своего торжества, поклялся не называть ни одного имени, чтобы не повредить кому-нибудь из тех, кто берёг его, заботился о нём столько лет, неутомимо, осторожно и так успешно. Эти же люди, конечно, и дальше позаботятся о нём, доведут его до трона. Он теперь уверился в этом.

Больше в рукописи ничего не было. Но дальнейшее знал и сам Димитрий.

Бережно сложил бумаги и спрятал их на груди, как было.

Огляделся, прислушался — кругом прежняя тишина.

Но сейчас она наполнилась для юноши какими-то голосами, звуками, звоном оружия, ржанием коней, как он видел не раз, при появлении царя или правителя перед рядами московских ратей… Он видел торжественные выходы… Слышал какую-то дивную музыку…

Звучали хоры, звенели арфы… Грозные полки сшибались на просторе земных полей… Высокие дворцы с золочёными кровлями темнели над зубчатыми стенами…

Бесчисленные толпы народа радостно встречали кого-то и падали ниц…

Устремив глаза за окно, где солнце стало уже опускаться к горизонту огромным, багряным шаром, — сидел Димитрий и видел сны наяву…

— Что с тобою? Где ты был, Митя? Я уж которое время ищу тебя… — встретив товарища, стал спрашивать было Гриша-диакон. И остановился.

Лицо Димитрия было какое-то измученное, чёрные круги обозначились под глазами. Но оно всё сияло и светилось, как у праведника!

— Да что с тобой? Скажи на милость!

— Ничего, Гриша… Я уснул… долго спал… Снилось мне, что я умер… вознёсся в небеса, к Богу… Дивно было мне там… И так не хотелось возвращаться сюда, на землю… где муки и горе… и страх…

Странное чувство овладело Димитрием.

Его неудержимо потянуло в Москву, в его Москву, в его столицу! Он знал этот большой, крепкий Кремль с его дворцами, эти посады, торговые концы, шумливые и грязные, зеленеющее Замоскворечье и Занеглинье… Всё знал, всюду выходил… И всё же он совсем не знал их.

Только теперь он увидит «свой», настоящий город, столицу могучего, богатого царства, одного из обширнейших на земле!

Авраамий не стал отговаривать Димитрия, очевидно догадываясь, что это делается не зря. Что же касается опасности попасть в руки врагов, — вероятности для этого было слишком мало. За два года Димитрий выровнялся, изменился, особенно пополнел и казался много старше своих 18 лет.

Наконец дело так устроилось, при помощи брата Гервасия и других, что Димитрий очутился в свите литовского канцлера, посла Льва Сапеги, в коротком казакине, в шапке набекрень, — бравым конюхом, а не смиренным, бледным послушником, каким его знали и помнили на Москве…

И он побывал там… Видел гробницы своих предков, целовал их, обливал слезами… Видел старых друзей: Паисия, Игнатия, — издали, не выдавая себя, не тревожа их напрасным страхом.

Но не долго он оставался в Москве. В августе 1601 года выехал обратно посол. А Димитрий, теперь — Игнаций Лешко, умчался на Литву, как провожатый одного из членов посольства, которого отправлял с сообщениями на родину Сапега.

Побывал в Польше Димитрий и у боярина Михайлы Головина, не открывая ещё своей тайны.

Изредка, через разные руки, получал он наставления, писанные знакомой рукой: что делать, кого повидать, как говорить, если о чём спросят.