Лев Жданов - Третий Рим. Трилогия

Но они были одни.

И слабым, рвущимся голосом повёл Димитрий свой рассказ… Сначала передавал по тем сообщениям, какие были в присланной ему рукописи… Потом — и дальше, что сам он помнил и пережил с шести-семи лет…

По мере того как развёртывалась нить рассказа, инок-исповедник менялся и в лице, и в позе своей.

Нижняя губа тряслась теперь от волнения, любопытства и страха… Он сидел не по-прежнему, развалясь, а подтянулся, подобрал полы рясы, поджал на поясе руки и слушал, склонив на правое плечо голову, приоткрыв рот с отвислыми, полными губами.

Когда Димитрий кончил и слегка застонал, словно от боли, — инок вскочил, отвесил низкий поклон и забормотал было:

— Милостивый государь, твоё царское ве…

Но вдруг сдержался, опомнился…

— Постой… Ну, помираешь ты… Лгать не станешь… А всё же, какие у тебя есть ещё доказательства? Может, морочили тебя самого, а ты теперь людей и Бога обмануть собираешься, помимо своей души и воли? Есть ли что?

— Есть… для того и звал тебя, отче… Приими завещание моё… Вот тут, под изголовьем в сеннике — два свёртка… Взял? Гляди: бумаги все тут, о коих говорил… И крест царский… Цены ему нет… Не украл я его… Мой он… И гривна золотая. Краденое — сбыл бы с рук… Вот и приметы все: видишь, на лице родинка бородавчатая… Синеверхая вся… А вот… под сосцом — и знак царский… Видишь: пятно красное, словно орёл двоеглавый… Вот всё тут со мною… А есть и люди, у вас тут, на Литве, скажу, ежели спросят, укажу их… Они, поди, видели меня и на Москве, и в Угличе. Под присягой покажут, кто я таков: моего ли отца сын али обманщик злой, самозванец, как на Москве враги мои толкуют… Вот…

И, словно ослабев, Димитрий умолк, закрыл глаза. А сам из-под ресниц выглядывает: что скажет инок?

— Ну, видно, правда… Челом тебе бью, царевич Димитрий Иоаннович! Дай тебе Господи на царство на твоё сесть невредимо… Меня помяни тогда… Ты уж не посетуй… Я должен теперь всё князю Адаму довести… Дело не малое… Тут — головою пахнет…

— Не надо, отче святый… Жил я в рабстве, так и помру! Благодарение Богу, что увёл Он меня от ножа злодейского… Я не стану брани подымать, идти войною на родную землю… Так и помру, как жил, питаясь от трудов своих…

— Ну, это уж как хочешь… Хоть и вовсе не питайся. Твоя царская воля. А я повестить должен…

И вышел прочь исповедник.

Прошёл час, другой… Игумен не вернулся. Никто другой не являлся к Димитрию.

Ночь настала… Ночь прошла…

Много передумал за это время Димитрий.

Порой чудилось ему, что крадутся люди с ножами, хотят напасть, вонзить сталь в грудь ему, покончить с царевичем и со всеми последствиями, какие могут явиться, если Димитрий останется жив.

То он как будто видел, что послали крутом вестников… И собираются толпы простых и знатных людей. Они придут, ударят в землю челом и воскликнут:

— Здрав буди царь Димитрий Иоаннович Московский и всея Руси на многая лета!

А иногда ему казалось, что где-то собрались судьи и решают: убить его или заточить навеки, ослепив сперва, как это было с Василием Тёмным…

И Димитрий уже подымался, чтобы одеться, вывести потихоньку коня и ускакать во тьме ночной далеко-далеко отсюда…

И, переходя от надежды к отчаянию, не сомкнул всю ночь очей Димитрий, потрясаемый к тому же сильным ознобом, снова овладевшим телом юноши.

К утру только слегка забылся Димитрий. И увидел он причудливый сон.

Видит он себя ребёнком, там, в Старице. По свежему майскому лугу гоняется дитя за мотыльками. И очутился на берегу озера.

Как в зеркале, отразилось его изображение в спокойной, чистой воде, — только не в светлой, белой одежде, а в чём-то, словно залитом пурпурной влагой.

— Кровавый мальчик! — говорит чей-то голос.

Отражение ребёнка в воде исчезает. Он стоит перед тёмной пещерой. И сразу вырос, возмужал. На нём богатое снаряжение витязя, всё с золотой насечкой, осыпанное самоцветами. И тяжёлое копьё в руке, меч — в другой…

А из пещеры с шипением, со свистом выбрасываются на длинных шеях головы громадных змей… Огнём пышет от них…

Он ударяет мечом, колет копьём… Головы скрываются. Крутая лестница мимо пещеры ведёт на вершину высокой горы… Лес темнеет по сторонам… Начинает подниматься Димитрий. Чудища выходят на дорогу, извиваются, бьют крыльями, грозят когтями, жалят, скалят зубы и отступают перед витязем… Ратники в чёрных доспехах с тусклым взглядом мертвецов выходят и нападают на него… Сталь звенит о сталь… Уже трудно стало витязю.

Вдруг он догадался, берёт меч за острие, рукоять крестообразную показывает страшным ратникам, — и те распадаются пылью…

Выше идёт витязь… Вот и вершина горы. Лес исчез. Даль необъятная видна, весёлая, ясная, как с высоты днепровского берега, там, в Киеве…

Но сразу темнеет ясное небо… Чёрная, большая птица с железным клювом и когтями летит на витязя, окутанная тучами…

Ударил в птицу мечом витязь… Разломился меч… с жалобным звоном пало на землю в куски разлетевшееся лезвие… Копьём ударил — расщепилось копьё… За шею гибкую, змеиную схватил витязь птицу… Душит, а она снялась и полетела с ним… Всё выше, выше… Уж и горы не видно…

Руки отнял Димитрий от шеи зловещей птицы… А сам не падает на землю, выше, выше летит… И только видит, внизу — на ложе царском — лежит нагой кто-то, сложив руки на груди, смежив глаза… Это — тело его, Димитрия… И жаль ему того, который там… И чужд ему тот, внизу оставленный…

А сам он выше летит… Себя уж не чует… Вдруг — выстрел, как раскат грома, разбудил его.

С удивлением огляделся Димитрий.

Дверь избы, где он лежал, была широко раскрыта. За ней стояло несколько человек челяди, его сослуживцев. Игумен стоял у постели.

— Ты спишь, чадо? Лежи, лежи… Лучше, что ли, тебе дал Господь? Приказал господин твой, князь Адам, перенести тебя в другую горницу, почище. Больно неприглядно тут… Несите, детки…

Люди вошли, не понимая: отчего такая честь простому конюху? — и понесли ложе с Димитрием, поставили его в одном из запасных покоев флигеля, предназначенного для приезжих гостей. Светло и чисто было здесь. Когда Димитрия переложили на удобную постель и челядь вышла, инок передал юноше всё, что взял у него день тому назад.

— Вот твои клейноды, сын мой. Береги их… Что будет с тобой — увидим… Ты сам скоро услышишь. А покуда — поправляйся! Христос с тобою…

Благословил и ушёл.

Ещё несколько дней пролежал почти одиноким Димитрий. Заглянул доктор князя, лысый, старый итальянец, дал что-то принять, пощупал пульс, посмотрел язык, подавил бока больному и пробормотал:

— Малярия грависсима… Теперь — хорошо… Теперь — пройдёт…

И сам ушёл.

Уж когда совсем стал поправляться Димитрий и сидел на постели, бледный, исхудалый, — появился тут и сам князь Адам, весёлый, беспутный кутила, игрок и мот, известный по всей Речи Посполитой, но добрый, простой малый.