Лев Жданов - Третий Рим. Трилогия

Адашев, выждав, когда царь скрылся за дверью, подошёл к царице.

— Государыня, слушай, что скажу! — твёрдо проговорил он, осторожно касаясь её плеча. — Вот, святый крест порукой! Жив и цел вернётся к тебе государь, или и меня ты в живых не увидишь! И не один я, тысячи за него жизнь отдадут! Не тоскуй, государыня… весела будь! Царевича-наследника нам подари. А мы тебе царя вернём.

Ободрённая, укреплённая против воли твёрдым, уверенным тоном речей Адашева, Анастасия подняла голову и хотела было что-то сказать, как-нибудь поблагодарить постельничего, но тот, отвесив земной поклон царице, поторопился и ушёл вслед за царём.

Как говорил Иван, так и вышло, словно по писаному. Через два месяца без малого, 16 июня, сел государь-полководец на коня и со всеми воеводами, с Шах-Али, вызванным из Касимова, выступил в поход, через село Коломенское на Остров-сельцо, где первая ночёвка назначена. Неспроста поторопился царь. Вести смутные стали доходить, что хан крымский доведался, будто все силы русские уж под Казанью, и выступил в поход, большое войско на московскую окраину, на «берег» государства повёл.

Только стали в селе Острове, на ночь Ивану шатёр раскинули, а гонец от «берегового» воеводы, от Айдара Волжина Ивашко Стрелец, станишник путивльский, уж тут как тут:

— Крымцы и хан со своим царевичем Донец Северный перешли.

Усмехнулся Иван, говорит Шах-Али:

— Вот, брате-государе, советовал ты нам до осени не трогаться. Казань-де в лесах и озёрах, в топях и блатах ржавых, непроходимых лежит… Только её зимой и брать. И говорил ещё: надо иных врагов летом ждать, на Русь приходящих. А мы раней срядились, глядишь: раней и с недругом сразились. Не он нас, мы его стоим да ждём к бою прямому: кому Господь счастье пошлёт? Я так и хану крымскому сказать велю. Вот и умный ты советчик, Шах-Али, а не по-твоему, по-моему лучше…

Засопел толстый, трусливый, но хитрый татарин.

— Э-эх, царь-осударь! И у вас, и у нас говорится: на старуху проруха бывает. А ваша, русских государей, перед татарами правда, всем ведома, как солнце в тучах светит! Аллах тебе на помощь, осударь, а меня за плохой совет не осуди. Я тебе ещё пригожуся!

— Знаю, брате-государе! Затем тебя и в поход звал с собой…

И немедленно послал разведчиков царь навстречу крымцам, полки отрядил… А царя Шах-Али — с нарядом, с пушками и запасами военными — по Волге поскорей к Свияге послал, где тот должен был привлечь горных князьков на русскую сторону, от Казани их переманить.

Не думал сначала Иван Владимира Андреевича, брата двоюродного, на войну брать, хотел в Москве его на своё место оставить. Но тут порешил, что вместе они дальше на Коломну пойдут. А против крымцев наспех двинулись полки, всего пятнадцать тысяч человек, с князьями Петром Щенятевым и Андреем Курбским во главе.

Пока царь у Коломны поле будущей битвы с крымчаками осматривал, войска ободрял, враги Тулу обложили. Подбежал ихний передовой отряд, тысяч семь человек, увидели татары, что туляки беззащитны, и следом за ними появился сам хан Девлет-Гирей, стал город ядрами калёными жечь, к сдаче вынуждать. Узнав, что он обманут, что Иван за Коломной, а не под стенами Казани, хан хотел вовсе вернуться с похода домой. Да свои князья его пристыдили:

— Вот, пошли ни по што, вернулись ни с чем! Нападём хоть на дальний город гяуров, на Тулу. В стороне она стоит, за лесами, за полями… Не поспеет к ней великий князь на выручку, хоть чем-нибудь да поживимся.

Но и тут неудача ждала татар.

Ещё раньше Курбского со Щенятевым на выручку тулякам 23 июня подоспели князь Михайло Репнин с Прони-реки и воевода Фёдор Салтыков с Михаилова городища. Они отбросили татар при помощи тульского воеводы, князя Григория Темкина, который ободрился при виде своих и смелую вылазку из города произвёл.

Тяжкий урон потерпел Девлет-Гирей и пустился наутёк. А на другой день, 24 июня, подоспели Курбский и Щенятев и у Шиворони довершили поражение татар.

В этой битве Курбский был впервые ранен и в милость большую к юному царю попал за это… Много военной добычи, и верблюдов, и пленных досталось русским.

Дальше всё без особой помехи пошло.

Огромное войско, до сих пор двигавшееся стройно, как на смотру, было под Коломной разделено на два отряда.

С царём через Владимир и Муром должны московские ратники, бояре, жильцы посадские и лучшие дети боярские идти, а также, главным образом, стройные полки новгородские. Других воевод ещё раньше государь через Рязань и Мещеру на Алатырь послал. Там сборный пункт. И те полки самого царя от неожиданных нападений со стороны степей боронить должны.

2 июля, когда уж двинуться государю вперёд надо было, вдруг донесли ему:

— Новгородцы замутились. В поход выступать не хотят.

Побледнел царь от взрыва давно забытой ярости, даже повело его, словно бересту на огне. Потом пятнами лицо пошло.

— Сызнова эти новгородцы проклятые… Мало они мне горя чинили? Рубить, стрелять велю мятежников! — вскричал ошеломлённый Иван, чувствуя, что все планы, так хорошо задуманные и начавшие сбываться, могут рухнуть по милости этих вечных врагов и злодеев его, этой вольницы новгородской…

Царь готов был сейчас же привести в исполнение свой первый порыв, к чему бы то ни привело.

Но Адашев, бывший постоянно при царе, мягко заметил:

— А с кем же, государь, под Казань пойдёшь? Все войска далеко ушли. Назад их ворочать, весь порядок надо переиначивать, значит, и всё дело порушить.

Зубами заскрипел Иван, а молчит, понял, что правду сказал Адашев. Вздохнул, словно стон издал всей грудью, и наконец спросил:

— Что же делать?

— Жадны новгородцы. Спроси их: в чём ихние жалобы? Отчего не идут? Да пообещай льготы да награды… Обмякнут, гляди!

— Правда твоя. Надо попытаться. Не время теперь силу-власть свою показывать, сам вижу… Чего им, собакам? — обратился царь к боярину, доложившему о мятеже новгородцев.

— Да они только толкуют: служба-де не под силу! Сколько походом шли, обносились, издержались… Здеся сколько в Коломне стояли, харчились, расходовались. Казань повоевать два бы раза успели, мол, и домой вернуться, кабы прямо на неё шли. В боях с крымчаками и то пришлось-де им крови сколько своей пролить… А делёж-де неравный. Царским войскам и воеводам супротив вольных дружин чуть не вдвое! И опять идти на траты да на изъян они не согласны-де! Да мало ль чего болтают!..

И боярин запнулся.

— Всё говори!

— Да бают: не для земли тяготу приходится принимать, а для славы царёвой, для величанья Москвы и князя московского великого же… Так им не надобно…

— У! гады ядовитые… Раздавил бы их!

— Государь!

— Ладно, ладно, Алёша!.. Не ворчи! Сказал: потерплю… авось когда-либо ещё сочтёмся… А теперь… теперь, как думаешь? А, Алёша? Что им, собакам? Какую кость кидать?