Бэла Прилежаева-Барская - Ушкуйники

Смело шел Оверьян к дому. В который раз готовился: «Приду - в ноги брошусь».

Стали к хоромине подходить, видят: у ворот тапканы, запряженные конями, и верховые кони, и челяди множество.

- Никак гости? Вот не ко времени! - подосадовал Оверка.

На крыльцо поднялись, а в дверь не сразу вошли - сперва в щелку заглянули: столы накрыты, на столах яства самые лучшие - и лебеди жареные, и пироги, и сахары, и винные ягоды…

- С чего бы такое пиршество? - тревожится Оверка. И Шила Петрович тут, и Олюшка в розовом летнике, в жемчужном девичьем венце.

- Не вздумала ли матушка сговор праздновать, меня не спросясь? Да нет, не придет невеста в дом жениха на сговор. В Великом Новгороде девушек в светелках не держат, от людей не прячут, - может и так в гости с отцом пожаловать. Да по какому случаю гости-то?

Оверка поотстал, Михалка первым в горницу вошел. Матушка взяла сына названого за руку, к Шиле подводит:

- Слыхал, верно, Шила Петрович, сынок второй у меня объявился?

Смеется Шила, обнимает Михалку.

- Давно знаком мне твой сынок, боярыня. - И стал гостям рассказывать, как привезли к нему из немецкой земли маленького немчина, чтобы русскому языку обучился. А немчин-то вон кем оказался.

Смеются гости, Михалку чествуют. Матушка к Ольге подвела:

- Прошу любить да жаловать. Может, он и тебе когда братом станет.

Обомлел Оверка, стоя за дверью: так и есть; видно, нынче же объявить задумала!,Не бывать же этому! Не бывать!

Раскрыл дверь Оверьян, твердыми шагами подошел к матушке и, не дав ей слова сказать, - бух в ноги.

Та было отпрянула - испугалась. Да тут же одумалась,- просит сын благословения Ольгу за себя взять. Нахмурилась: не по чину выходит; должен бы матери дождаться, как мать скажет. Теперь гости осудят.

- Извините, гости дорогие, совсем голову потерял молодец, обычая не знает.

Быстрее сокола летят мысли у Оверки: не дать матушке последнее слово сказать! Схватил за рукав Михалку, к себе притянул.

- Проси и ты матушкина благословения!

Поняла боярыня - не о том просит сын, - новое беспокойство учинить задумал. Закричала грозно:

- Какую еще докуку мне принесли? Отвечай! Да не валяйтесь в ногах, говорите толком!

Встал Оверьян и брата поднял. Тот, как неживой,- понять не может, о чем просить. Оверьян оглядел гостей и заговорил, да громко, чтобы все слышали.

- Виноваты мы с братом перед тобой да перед Господином Великим Новгородом, матушка! Большой убыток принесла наша давешняя потеха, как вот этого кнехта из рук ихнего мейстера выручали. Поразбивали бочек на немецком дворе довольно.

Смеются гости:

- Мед да вино ручьями текли!

- Что старые грехи поминать! - говорит Василиса Тимофеевна. - За сестрича моего давно простила.

- Ведомо нам, - продолжал Оверьян, - что Великий Новгород те потери немцам возместил. Да молодцы наши так этого дела оставить не хотят. Нынче сходбище было - порешили мы убытки городу возместить.

- Откуда же у вас столько казны найдется? Молоды еще родительской казной распоряжаться, - промолвил Шила Петрович.

- Добудем мы ту казну и во сто раз больше добудем!- Оверка поклонился матери в пояс. - Отпусти только меня с братом в дальний поход, как отцы наши хаживали.

Сухи глаза у боярыни, по лицу бледность разлилась. Глядит грозно. И впервые не испугался Оверка материнского гнева.

- Дай свое родительское благословение! И тебе и родному городу славы добудем! - К Шиле Петровичу повернулся.

- Проси за нас, Шила Петрович! Вспомни, как сам ходил вместе с отцом моим покойным на ушкуях. Как провожал, как встречал вас Великий Новгород! Или я уж совсем какой бесталанный уродился, что только на потехи и годен?

Молчит Шила, думает. А Оверьян не унимается:

- Был бы жив мой батюшка, сам бы меня в тот путь послал: «Иди, сын, добывай славу Господину Великому Новгороду!»

Погладил бороду купец.

- Было дело, ходили ушкуями и на Волгу и подале. Погуляли с Михайлой Остафьевичем довольно. И добычи возили не помалу. Родной город на нас не обижался. Эх, хороша молодость!

- А что, боярыня? Отпусти ты их! Пускай ума-разума набираются, славят звание новгородца. Гляди, какого богатыря вырастила! А наше дело от нас не уйдет, - подмигнул боярыне. - Коли судьба, и после сладится.

Только боярыня да Оверко поняли последние слова Шилы Петровича.

Гости тоже зашумели:

- Отпусти молодцев! Дело задумали!

Видит боярыня - все против нее, заговорила, запричитала:

- Не успела на сынов нарадоваться, на двух своих соколов налюбоваться, а они уже в сторону! Не жаль им матушку покинуть! - К Олюшке обернулась. -

Осиротеем мы с тобой, девушка; не в близкий путь собрались наши молодцы.

А та озорница смеется:

- Пускай их едут, матушка боярыня, краше прежнего возвратятся! - И застыдилась своих слов, у боярыни на плече спрятала порозовевшее лицо.

Знает Оверка, - уж если покатились слезы по матушкину лицу, - сделано дело. И опять в ноги.

А Василиса Тимофеевна - что ж сделаешь? - благословила.

Хлопот еще много. Порешили веча не дожидаться: небольшая ватага в путь идет, всего-то двадцать пять молодцев. С посадником, с тысяцкими договориться взял на себя Шила Петрович. Не раз уж бывало - езжали ушкуйники и без вечевого слова.

Случалось, и против воли господ новгородских уходили в поход ушкуйники, а как вернутся с богатой добычей да со славой, тут Новгород и примет сынов своих со всеми почестями и с благодарностью. И нет ничего почетнее той благодарности Великого города.

Шила Петрович много помог в хлопотах: всех обошел, со всеми говорил.

А о сватовстве речи больше не было. Решили повременить со свадьбой. Да и молода Ольга, о замужестве не думает. Пускай погуляет на воле.

Василиса Тимофеевна готовит сынов своих в дальний поход. Три года, а то и больше пробудут в чужих краях; всего надо напасти. Вот и накладывает полные коробья и снеди всякой, и белья, и платья.

Михалка тоже повеселел. Торопится, - скорее бы в поход. Охота и ему силу свою попробовать, в отваге и удали с товарищами сравняться. Вернется не приказчиком с Ганзейского Двора, а истинным новгородцем; тогда и дорогую своему сердцу Олюшку засватает.

А уж после всю жизнь свою положит на службу Господину Великому Новгороду.

Вместе с Оверкой да со Степанкой судили, кого да кого в поход брать. Не то главное, чтобы знатен да богат был, а чтобы смел да товарищ добрый. И ремесленные дети, и сыны посадские - всякий народ сгодится, умели бы паруса шить, днища лодий смолить; да чтобы силушки хватило, как придет время волоком те лодьи тащить.