Марта Холл Келли - Девушки сирени

Мне больше не надо было тратить свою жизнь на то, чтобы им понравиться. Теперь я была вольна жить так, как хочу.

Гебхардт снял гипс, и я увидела, что моя нога больше не похожа на человеческую конечность. Она распухла и походила на полено в темно-синих и зеленых с разводами пятнах. Черные шовные нитки напряглись, как струны, пытаясь удержать края растянувшейся от лодыжки до колена раны.

Я не помню, чтобы кричала, но потом девочки в палате сказали – орала так, что они даже подумали, что меня начали оперировать по второму разу, только без наркоза. А другие слышали мои вопли на построении. Доктор Гебхардт скомкал полотенце и затолкал его мне в рот, а одна из медсестер вколола что-то, отчего я сразу отключилась.

Очнулась уже в палате. На ноге – тугая повязка, а рана болела так, будто в нее вонзили тысячу ножей. Зузанна выскользнула из кровати, чтобы посмотреть, как у меня дела. Она оттянула край повязки.

– Очень плохо? – спросила я.

– Хорошего мало. У тебя удалили часть кости. И возможно, мышцы.

Глупость какая-то. Ради чего удалять мышцу?

– Зачем им это все?

– Наверное, это какой-то эксперимент, – предположила сестра. – Они дают тебе таблетки, а другим вообще ничего.

– Мне так жарко.

– Держись. Мама нам поможет, надо только чуть-чуть подождать.

Меня оперировали еще три раза, и каждый раз повторялись эти мучения. Температура повышалась по сравнению с предыдущей операцией, и восстанавливаться становилось все труднее. Складывалось впечатление, будто врачам интересно посмотреть, как далеко они зайдут, прежде чем я сдохну. Перед последней операцией я распрощалась с надеждой, что смогу когда-нибудь танцевать, и надеялась только на то, что хотя бы ходить буду после всего этого.

Я лежала на спине, не понимала, утро сейчас или вечер. То приходила в сознание, то отключалась, а когда видела во сне маму и Петрика, думала, что оказалась дома.

От осознания, что я полностью во власти эсэсовских медиков, во мне закипала злость. В палате трудно было следить за временем, но я понимала, что на дворе поздняя зима сорок второго. Старалась не терять присутствия духа и мечтала о том, как снова увижу маму.

Регина заставляла нас учить английские глаголы и рассказывала забавные истории о своем сыне Фредди, о том, как он постоянно пытался выбраться из кроватки. Янина преподавала нам французский. Но по-своему. Она ведь, пока работала в салоне в Люблине, заучила кучу фраз, например: фен слишком горячий – Ce séchoir est trop chaud. Или: можно мне сделать холодную перманентную завивку со средними локонами и побольше папильоток.

Благодаря урокам Янины я овладела французским настолько, что могла попросить решить проблему с перхотью.

– Мне надоело лежать здесь целыми днями как полено, – сказала я.

– Правильно, чего лежать? – поддержала меня Янина. – Пойдем на велосипеде покатаемся.

– Я серьезно. У меня есть план.

– О нет, – простонала Зузанна.

– Мы должны написать секретные письма домой, – объявила я.

Реджина приподнялась на локте.

– Как в «Сатане из седьмого класса»? Я помню – хорошая книжка.

А кто в школьном возрасте не читал приключенческую книгу Корнеля Макушинского «Сатана из седьмого класса» о мальчике-детективе?

– Да, именно, – подтвердила я. – Мы в скаутах так делали.

Зузанна оторвалась от бусинок, которые скатывала из хлеба, чтобы сделать четки. Меня удивляло, что она тратит на это хлеб. Мы все уже давно убедились в том, что от молитв пользы никакой нет. Даже моя любимая святая Агнесса забыла про меня.

– Кася, это верный способ убить нас всех, – заявила Зузанна.

– Мальчик в книжке использовал лимонный сок, – припомнила Реджина. – Он зашифровывал письма так, что главное послание надо было составлять из первых букв каждого предложения.

Я села настолько ровно, насколько позволяла перевязанная нога.

– Вместо лимона можно использовать мочу, она тоже кислотная.

– Гениально! – восхитилась Реджина.

– Глупо, – констатировала Зузанна. – Выкинь это из головы.

Зузанну выписали раньше меня, и я страшно по ней скучала. Мы слышали, как в соседнюю палату заселяют новых девушек.

Как-то утром старая медсестра Маршалл с повязкой на лице, чтобы не задохнуться от вони, собирала анализы. И тут Янина сказала, как нам надоело валяться в этой палате. Вроде безобидное замечание, но оно почему-то задело медсестру. Маршалл бросила свои дела, вышла из палаты и буквально спустя несколько секунд вернулась с доктором Оберхойзер.

– Значит, так, если тебе здесь надоело – убирайся, – заявила Оберхойзер. – Вон отсюда. Вставай и убирайся в свой блок.

В первую минуту мы подумали, что она не всерьез, ведь никто из нас еще не поправился. Но когда Маршалл принялась нас пинать и сталкивать с кроватей, мы поняли, что это не шутки.

– Но нам не выдали обувь… – начала объяснять я.

– Вон. – Оберхойзер указала на дверь. – Прыгай, если не можешь ходить.

Я попыталась встать и упала на пол. Гипс к этому времени уже сняли, но опираться на поврежденную ногу было жутко больно.

– Живее. Вставай и убирайся отсюда, – скомандовала Оберхойзер.

Я не шевелилась. Тогда Оберхойзер подцепила меня за подмышки сильными пальцами и потащила по полу. Она волокла меня через всю санчасть до порога, как хозяйка в день генеральной уборки вытаскивает ковер на улицу.

После этого швырнула мне деревянный костыль и оставила лежать на Красивой дороге. Острый шлаковый щебень впивался в кожу. Я огляделась в надежде на то, что где-то рядом окажется мама, и попыталась сесть.

Так странно было снова оказаться на улице. Прямо как на Луне: холодно, все вокруг серое, небо затянуто тучами. В воздухе, как черные хлопья снега, кружил пепел. А еще появился новый тошнотворный запах. Команды уборщиц отмывали окна в блоках от сажи, которая залепляла стекла. А вдалеке, сразу за бункером, за стеной лагеря две новые трубы выплевывали в небо языки пламени. Гул из печей, как рев из преисподней, разносился по всему лагерю.

Как же я обрадовалась, когда увидела Зузанну! Сестра подбежала ко мне со встревоженным лицом, помогла встать и сделать первый шаг к нашему новому дому, где она жила уже несколько недель. Мне не терпелось скорее увидеть маму.

В санчасти я делала шаг в месяц от силы, поэтому, пусть и с костылем, не могла идти, да еще босиком по шлаковой щебенке.

Я остановилась.

– Я не смогу. Оставь меня здесь. Пожалуйста.

– Ну же, давай, по шажочку, – приговаривала Зузанна и буквально волокла меня на себе.

Состав заключенных в тридцать первом бараке, который стал нашим новым домом, был интернациональным: полячки (включая нас – «кроликов»); француженки из Сопротивления; русские медсестры Красной армии. Все политические. Заключенных в тридцать первом блоке было даже больше, чем в тридцать втором.