Сергей Голицын - Царский изгнанник (Князья Голицыны)

— Ну так мы вот как сделаем, — отвечал Ренодо. — Господа, — громко сказал он, обращаясь к студентам, — нынче вы все проэкзаменоваться не успеете: те, которые ещё не экзаменовались, и те, которые имеют право на переэкзаменовку, пусть соберутся завтра в час; а теперь кто желает, может идти домой, не дожидаясь чтения из «Илиады».

Немногие воспользовались этим позволением; в числе их был Миша, который, полавировав от скамейки до скамейки, вышел из залы так, что никто, — думал он, — не заметил, что он вышел.

Аксиотис догнал его в прихожей.

— Куда это ты? — спросил он. — Ты что-то бледен.

— Мне очень нездоровится, — отвечал Миша, — пойду домой, лягу.

— Пойдём вместе....

— Нет, Аксиотис, оставайся, пожалуйста. Может быть, аббат заметит, что я ушёл с его чтения; так ты скажи ему, что я очень расстроен, даже болен и что мне никак нельзя было оставаться.

— Я передам это поручение Расину, а сам сейчас же приду домой: зайди в лавочку да возьми какой-нибудь закуски, я проголодался....

— Бой Ахиллеса с Гектором, — продолжал Ренодо, — по мне, лучшее место из «Илиады»... Но прежде чем начать чтение, надо поставить балл молодому человеку, так блистательно, по моему мнению, выдержавшему экзамен; давеча я предоставил господину Голицыну поставить себе балл по собственной его оценке, теперь я прошу вас, господин Расин-старший, поставить балл вот в этой клетке.

Расин-старший взял тетрадь и крупной цифрой поставил в указываемой ему клетке шесть.

— Вы, конечно, согласны с этим баллом , господин Буало? — спросил аббат.

Буало молча взял тетрадь и прибавил к шести крест длиною во всю клетку.

— А что ж, Аксиотиса вы вызовете? — спросил он.

— Сейчас, — отвечал аббат, — только кончу обещанное мною чтение. Всего с небольшим сто стихов.

Чтение началось. Аббат читал с таким экстазисом, скандировал с такою отчётливостью, останавливался на полустишиях с такой добросовестностью, произносил всякое слово с такой ясностью, что на прочтение ста тринадцати стихов потребовалось около четверти часа.

— Ишь как тянет! — шёпотом говорил Аксиотис сидевшему рядом с ним Педрилло. — Ну сам суди, не заслуживает ли он, чтоб ему сейчас же сунуть моего Ментора под нос? О Ментор, Ментор! Куда девался ты?!

— По мне... — отвечал Педрилло довольно громко, чтоб сидевшие за красным столом могли, если б захотели, слышать его, — по мне, господин аббат читает удивительно хорошо, и ты слишком взыскателен, несправедлив...

— Удивительно хорошо! — почти вслух повторил Аксиотис, передразнивая Педрилло. — Это не стихи; это Бог знает что: точно взвалили ему на плечи тяжёлый мешок с песком, и тащит он его, запыхавшись и спотыкаясь, на крутую утёсистую гору...

— Очень поэтическое сравнение, — сказал Педрилло, — жаль, что ты не употребил его в своей эпиграмме!..

Аксиотис, ничего не ответив, пошёл передавать Расину поручение Миши.

— Не знаю, успею ли я, — сказал Расин, — сейчас после чтения отец везёт меня домой; надо поскорее сообщить мою неожиданную радость матери. Ты знаешь, Аксиотис? Я по твоей милости получил шесть с крестом...

— Ты хочешь сказать, по милости Голицына...

— Господин Аксиотис! — провозгласил Ренодо. — Пожалуйте сюда.

Аксиотис подошёл к столу.

— Что вы такой бледный? Видно, боитесь, как бы я не попросил вас рассказать то, что я сейчас прочёл; вы, я думаю, ни слова не слыхали: всё время разговаривали с соседями... Грек, и не слушает, когда читают Гомера! Стыдитесь, милостивый государь, ведь вам чуть ли не двадцать пять лет!..

«Эва! Сколько сразу хватил!» — подумал Аксиотис.

— Не беспокойтесь, — продолжал аббат, — я вас подозвал не для того, чтобы экзаменовать, — а вот господин Буало желает познакомиться с вами и поговорить о ваших чертежах.

— К услугам господина Буало, — отвечал Аксиотис.

— Скажите мне, пожалуйста, господин Аксиотис, — сказал Буало, — вы сделали сочинение товарищу вашему Расину для нынешнего экзамена?

— Нет, господин Буало.

— По крайней мере, вы помогали ему вместе с Голицыным?

— То есть изволите ли видеть, господин Буало, помогал и поправлял собственно Голицын, а я только вымарывал то, что они оба писали: у Расина было и без того много лишнего, а Голицын ещё прибавил, и вышло вместо экстракта из «Илиады» какое-то донесение из полицейской управы; ну, я все лишние подробности и вымарал... а потом, вымарав так много, я, конечно, должен был кое-что и приписать; но ведь это позволено господином аббатом, — прибавил Аксиотис, обращаясь к аббату.

— Ну, а это ваша работа? — совершенно неожиданно спросил Буало, развернув перед Аксиотисом найденный им в шляпе рисунок.

Аксиотис смутился, узнав своего Ментора. «Когда ты, Ментор, успел?.. — подумал он. — Мира не отходил от меня ни на шаг... Уж не во время ли своего экзамена он спроворил?!»

— Ваша? — повторил Буало.

— Моя, — тихо отвечал Аксиотис.

— Позволите вы мне прочесть её этим господам?

— Я боюсь, как бы господин аббат...

— Не бойтесь, я вам ручаюсь, что мой добрый, мой милый Ренодо не обидится, — сказал Буало, — да и что тут обидного, что природный грек читает по-гречески лучше француза, хотя бы и самого учёного? Я, по крайней мере, нимало не обиделся бы этой эпиграммы, хотя я всю жизнь провёл с греческими классиками и, наверное, теоретически знаю их не хуже вас и, может быть, даже не хуже аббата.

— Какая эпиграмма? — спросил Ренодо. — На меня ещё никто не писал эпиграмм. Прочтите, пожалуйста.

— Вслух? — спросил Буало.

— Конечно, вслух. Мне любопытно...

— Нет, — сказал Буало, — я читать её вслух не буду, а то господин Аксиотис, пожалуй, и мне мадригал посвятит; да и читать по абрису трудно, а пусть сам автор прочтёт нам своё произведение.

— Так как вы ручаетесь, господин Буало, что господин аббат не оскорбится этой шуткой, то я готов сейчас же.

— Ручаюсь, — повторил Буало.

Аксиотис прочёл свою эпиграмму ясным и звучным голосом, однако так, чтобы сидящие за пюпитрами не могли расслышать её.

Между слушателями при первом дактиле водворилось молчание, продолжившееся с полминуты после прочтения четверостишия. Первый прервал молчание сам аббат, разразившийся громким и весёлым смехом.

— Ай да эпиграмма! Молодец Аксиотис! — сказал он. — По этим четырём стихам видно, что вы читаете гекзаметры не по-нашему. И как вы удачно употребили звукоподражание во втором стихе: так и слышно в нём дремоту, так и хочется самому зевнуть вместе с вами... Но скажите: неужели вам так скучно за моими лекциями?

— Эпиграммы всегда преувеличивают, господин аббат...

— Вы давеча боялись, господин Аксиотис, как бы я не оскорбился вашей шуткой: там, где нет намерения оскорбить, нет и оскорбления, а чтоб доказать, что вы не имели намерения оскорбить меня, хотите доставить мне и всем нам большое удовольствие?