Сергей Голицын - Царский изгнанник (Князья Голицыны)

Узнав содержание записки, Чальдини нежно поцеловал Мишу и сказал ему, что если б он прежде открыл ему свою тайну, то он и не подумал бы уговаривать его помириться с госпожой Квашниной...

— Прощайте, — сказал он, — вам пора спать ложиться; на днях увидимся и наговоримся. А тётке... то есть извините... бывшей тётке вашей я, разумеется, не скажу, что знаю, о чём вы ей пишете.

На другой день утром Чальдини доставил записку по адресу. Рауль Моро для обновления своей курьерской должности очень проворно успел сбегать в пансион Арно и возвратиться с другой запиской от Миши, который лаконически уведомлял бывшую тётку, что он уже написал ей накануне.

Прочитав доставленную доктором записку, Серафима Ивановна обратилась к своему курьеру:

— Спросите у доктора, знает ли он, что здесь написано.

— Я ведь не умею читать по-русски, — уклончиво отвечал Чальдини, — но, если можно, я с удовольствием послушаю, что пишет Миша. Секретов, я думаю, нет...

— Секретов нет никаких, но ничего нет и особенно интересного. Миша пишет, что желал бы проститься со мной и лично попросить у меня прощения, но что иезуиты не отпускают его и что он часто вздыхает о том времени, когда жил у меня...

Чальдини стало досадно слушать такую наглую ложь.

— Как это в один день они успели так притеснить его? — спросил он.

— То-то эти иезуиты! Вы их ещё не знаете, доктор. А сами можете судить. Если они в один день так притеснили мальчика, то что же будет после!..

В тот же вечер, несмотря на Сочельник, квашнинская помещица выехала из Парижа.

В пансионе Мише было совсем не так дурно, как предполагала тётка. Мальчиков, правда, зря не отпускали кто куда вздумает; но иные из них, особенно старшие и испытанного хорошего поведения, пользовались некоторой свободой. Двенадцатилетний Жан Расин, например, всякую субботу вечером уходил один или с кем-нибудь из товарищей к своему отцу. Расин был почти двумя годами старше Миши, но Миша прощал ему это превосходство и всегда с большим удовольствием уходил вместе с ним. Мадам Расин очень любила Мишу, расхваливала его всем гостям своим, рассказывала им его истории с тёткой, радовалась его успехам в Сорбонне и всегда принимала его так радушно, что Миша, бывало, не дождётся субботы.

Так прошло более двух лет, в продолжение коих с Мишей не случилось ничего особенно замечательного. Первое время он немножко скучал и очень обижался тем, что его не выпускали из пансиона одного, как молодого Расина. Ему, главное, хотелось бы посмотреть на хозяйство и на магазин Анисьи, вышедшей, вскоре по поступлении Миши к Арно, замуж за бакалейного торговца Франкера; но его к ней не отпускали даже с дядькой: таково было правило пансиона. После долгих колебаний Миша решился попросить у мадам Расин позволения, чтобы мадам Франкер приходила к ней по праздникам. Мадам Франкер, постоянно занятая и хозяйством, и торговлей, и семейными делами, редко пользовалась позволением госпожи Расин; но как только она могла в праздничный день отлучиться хоть на два часа, она непременно спешила на свидание со своим милым князьком и иногда привозила с собой Анюту, совершенно выздоровевшую и помещённую в какой-то полупансион и полумонастырь.

— Как ты выросла и похорошела! — сказал Миша Анюте, в первый раз увидев её месяцев через восемь по приезде в Париж. — На мать стала похожа, и даже лучше немножко.

На одном из свиданий с Анисьей, приехавшей без дочери, Миша, по праву бывшего учителя, строго сказал ей:

— Что я о тебе узнал, Анисья! Правда ли, что и ты и Анюта переменили веру?

— Правда, — отвечала Анисья. — Анюту иначе и принять в её пансион не хотели. Да и ни в какой другой не приняли бы.

— Ведь меня приняли же... Ну, а тебя тоже заставили отказаться от свой веры?

— Нет, грех сказать, меня не заставляли. Муж мой человек добрый, благоразумный и любит меня. Наш приходской священник, правда, иногда уговаривал меня, да я его мало слушала. Почти год после замужества прожила в своей вере и молилась на свои образа. Иногда, в праздник, схожу с мужем и Анютой в храм Парижской Богоматери к обедне. Вот раз их обоих при мне и причастили, и как мне сгрустнулось тогда, словно не христианка какая: и причастия-то не дают мне! Потом, думаю себе, вера ведь одна и та же, есть какая-то разница, да как ни толковали мы о ней с приходским священником, ни я его не поняла, ни он меня. Я этой разницы решительно в толк не возьму, да и он, кажется, тоже угодникам Божиим здесь, как и у нас, молится: в Николу верят; в твоего ангела тоже верят; тоже начальником Бесплотных Сил зовут его... Одно смущало меня: я их латинской обедни совсем не понимаю; но и этому горю помог священник, дал мне тетрадку, в которой всё переведено и объяснено подробно. «Когда, говорит, я поднимаю руки кверху, то читайте вот тут, когда диакон становится на колени, так вот тут; когда зазвонят в колокольчик, — так тут, а заиграет орган и хором запоют, то падите на колени и молитесь, как хотите и на каком языке хотите...» Вот я и приняла католицизм и в самый праздник Благовещения причастилась...

— Для этого не было никакой нужды принимать католицизм, — возразил Миша, но уже не строгим голосом, как ему хотелось бы, а самым мягким, даже нежным; он был до глубины души тронут простым, чуждым всякого притворства рассказом Анисьи, — ты могла оставаться в своей вере и причащаться каждый год хоть по три или по четыре раза — сюда часто приезжают православные священники; или греки из Марселя, или чехи и русины из Польши; всего с небольшим два года, как я в пансионе, а я говел уже три раза, и никто ни в пансионе, ни в Сорбонне и не думает уговаривать меня...

— Знаю, милый, знаю, что в Париж часто приезжают наши священники, но, думаю, причащаться не в церкви, а так где-нибудь, да ещё врозь со своими — это уж совсем не то. Муж мой католик, Анюта тоже католичка; последняя дочка — Матильдой назвали — тоже... уж какая она у меня красавица, кабы ты посмотрел. Ей с Пасхи второй год пошёл... Когда потеплее будет, я, с позволения госпожи Расин, привезу тебе её показать.

Мадам Расин, присутствовавшая при непонятной для неё русской беседе Миши с Анисьей, с большим вниманием следила за выражением их лиц. Вдруг Миша обратился к ней:

— Позвольте сделать вам один вопрос, мадам, — сказал он, — если б вы жили там, где нет католического священника, например в Туле или в Калуге, согласились ли бы вы причаститься в русской церкви?

— На такой вопрос вдруг ответа не придумаешь, — отвечала мадам Расин с улыбкой, — я очень привыкла к своей религии, в ней родилась и воспиталась, а вашей я совсем не знаю. Не знаю даже, какая разница между этими двумя религиями.