Лев Жданов - По воле Петра Великого: (Былые дни Сибири)

Поэтому, услыхав о рубине сказочной величины, да ещё не простом, а заклятом, то есть талисмане, князь не мог сдержать своего волнения, несмотря на выразительные взгляды и покашливанье сдержанного Келецкого, который следил всё время за доносчиком и чуял, что с ним надо быть очень настороже.

— Так, так. Видимое дело, царский клад. Ты прав, Иван. Иваном тебя звать. Ты прав. Ты приказный? Едешь в Петербурх? Ну, там награду получишь за свою службу, когда отвезёшь этих апонцев. А потом ко мне возвращайся. Я тебе хорошее место дам у себя. Я умных людей люблю. Ты умно сделал, что прямо ко мне, что никому... А где же теперь этот разбойник, Васька-есаул? Он, чай, не подумает везти государю камень. Продаст его за великую цену, кому ни на есть. Ранен он, ты говоришь? А купец этот где, у которого он отобрал? Говори же. Что молчишь? Какой ты нудный!.. Живее!..

— Вот, как есть про то и хочу доложить твоей милости! — чувствуя уже себя совершенно свободно, присев теперь на корточки на ковре у тахты, деловито начал Нестеров, отбросив прежний, умильно-рабский тон. — Купец-то не доехал и до Арамильской слободы... Крови он много потерял от порезу, оттого и помер. Приказчик, племянник евонный, с возами да с товарами еле упросился у Васьки-разбойника... На икону божился, что жалобы не донесёт... И с остатками товару отпустил ево Васька на Верхотурье... «Ежели, — сказывал ему, — ежели ты помянешь про нашу встречу, — быть тебе под кнутом и ноздри рваны, и всё отберётся, потому вы с дядей твоим вместе закон порушили самый строгий, обводные товары, запретные государевы, воровски везли, нигде не объявляя. А за ту вину — смертная казнь, сам знаешь!» Так парню толковал Васька. А парень и сам знает, что всё правда! Рад што сам цел и жив... Тихо до дому доедет... Скажет, што от хвори дядя помер в пути...

— Ну... ну... А этот... Васька где... и камень?..

— И Васька тута... и камень с им! — почти шёпотом заговорил Нестеров. — Меня он с японцами как отпускал к Тобольску, при мне нарошно своему ближнему казаку, Федьке Клычу приказывал... Мол, я недужен, так бери от меня государев клад и свези царю-батюшке... Чем он тебя да меня пожалует, то и ладно!.. Так он молвил... И при мне Клыч этот с тремя товарищами словно бы в путь пустился... А я — на Тобольск... А Васька тут же недалече пристал... в Салдинской слободе... Самая она разбойная слобода тута слывёт...

— Знаю, знаю, ну?..

— И поп тамо, на Салде... Отец Семён — всем ворам и разбойникам потатчик и заводчик. Почитай, толкуют, и притон у него воровской... Слышно, што и прислан он был сюды из-под самого Киева не то на приход, не то в ссылку за дела, за разные нехорошие... И с жёнкой, и с дочкой, лет семнадцать, почитай, уж будет... не то двадцать все...

— Знаю, знаю... слыхал я про этого попа, когда ещё сам в Нерчинске сидел... И в Тобольске проездом бывал... Так, ты говоришь, у него кроется этот Васька?

— Не то штоб у ево самово... А есть на погосте на салдинском... усадебка невелика, вдова тамо проживает, ошшо не старуха... И просвирня она у попа Семёна, а иные бают, што и за жену... Потому овдовел теперь поп-то... А баба нужна... А у той жёнки, у Панфиловны, слышно, и корчма водится, и девки гулящие живут... Даже из Тобольску к ней заезжают люди, до блуду охочие и до вина, особливо из духовенства... Словно бы в гости к попу Семёну... А замест того — дым коромыслом идёт у вдовы... у Панфиловны...

— Ну... ну! — нетерпеливо понукал Гагарин доносчика, вошедшего во вкус со своими разоблачениями.

— Так вот в байне у Панфиловны и притулился тот Васька-вор... И шведа лекаря к нему звали... И тот самый казак, который словно бы в столицу поехал клад государю отвезти, туды же вернулся скорёхонько... и с товарищами... Я всё сведал... Сам, словно нищий пришёл, подвязался, в отребья приоделся... да от других нищих всё узнал. Их за людей не считают, от них ничего не кроют... Нищие-то всё и знают, што где деется, по дворам шатаючись... Да ошшо ребятёнков я выспрашивал, што на дворе у Панфиловны... Дашь им сосулечку альбо паточник... Они тебе всё и несут! — сияя от своей находчивости, докладывал добровольный сыщик. — Вот я и прознал за наверно, што Васька тамо и, стало, камень-самоцвет при ём. Вестимо дело, пока жив, он ево не то Клычу, отцу родному не поверит ни на миг единый!..

— Ну, конечно! Ну, разумеется, — невольно вырвалось сразу у Гагарина и его врача-секретаря.

— Вот я и кинулся к тебе, государь-милостивец!.. Пока не оздоровел да не ушёл Васька-вор, изловить ево надоть и отнять клад-то! Неужели ево неумытому рылу такими миллионами владеть?! — с искренней завистью и злобой вырвалось теперь и у доносчика.

— Нет! И быть тому нельзя! Я не позволю того! — быстро, решительно отозвался Гагарин.

— То ж есть царска регалия... Потребно и сдать ту вещь его царскому величеству! — дополнил умный Келецкий решительное, но двусмысленное заявление князя.

— Да... Конечно, надо государю! — подтвердил тот, поняв поправку секретаря. — Ну, пока ступай, голубчик... Скажи, чтобы тебя там покормили, вина дали... Ты, вижу, устал... Наверное, голоден!..

— Второй день, почитай, маковой росинки во рту не было... Сломя голову гнал, тебя бы на пути перенять пораней, государь мой, милостивец! Ваше княжеское сиятельство!.. Тут только подъезжаю к слободе, а твой караван и вот он... Я в лодку прыг и челом добил тебе, батюшко-кормилец!..

— Ещё раз, спасибо за верную и усердную службу!.. Ступай... А мы тут подумаем, как без шуму да повернее изловить этого разбойника-душегубца Ваську и головорезов его... Ступай...

С земными поклонами, пятясь спиной к выходу, выкатился из шатра Нестеров. Келецкий вышел за ним, дал приказ накормить нового члена свиты и обращаться с ним хорошо.

А Гагарин, усталый от допроса и пережитых волнений, вытянулся на своей тахте, снова раскурил полупотухшую трубку и замечтался о неожиданной находке, о дивном рубине, который посылает ему судьба при самом вступлении в обладание Сибирью. Конечно, он и не подумает отослать камня Петру, если только рубин попадёт в его руки.

«Это — доброе предвещание на пороге новой жизни!» — подумал он, потягиваясь на своём мягком, тёплом ложе, поправил подушки, лежащие под головой, затих и стал прислушиваться к журчанью и плеску быстрых волн, ударяющих о бока барки, к лёгкому свисту и шуму ветра в снастях мачты, на которой был поднят парус, благо ветер попутный, в корму... И прислушиваясь к этим звукам, убаюканный ими, князь заснул. Келецкий, осторожно заглянувший минут через десять в шатёр, увидел сомкнутые глаза, услышал глубокое, ровное дыхание, осторожно опустил полу шатра и приказал окружающим:

— Же б было тихо! Князь почивать изволит!..

И до того полный порядок и спокойствие царили на барке, а теперь совсем замерли, притихли люди. Даже здоровяк-лоцман у рулевого штыря стал осторожнее двигать тяжёлое скрипучее правило... Только шум ветра и плеск воды о борты судна по-прежнему нарушали тишину, баюкая задремавшего вельможу.