Александра Щепкина - Волею императрицы

— Здоровы були, войско православное! — радушно заговорило несколько малороссов, выделяясь из толпы.

— Здорово! — отозвались рейтары, посмеиваясь их выговору.

— Посылайте своего старосту разместить нашу сотню на ночлег, — крикнул малороссам Алексей.

— И сотенный наш ранен, — сказал, выезжая, один из начальных людей.

— Того можно у нас оставить на вылечку, — отозвался голос из толпы.

— Укажите, где есть хата попросторней, да, может, на подводе придётся его в Переяславль доставить, — говорил тот же рейтар. — Переяславль знаете?

— Как не знать! Мы вашему пану болярину Ромодановскому хлеб возим, сухари сушим и всякого провианта возим! — рассказывал словоохотливо высокий старик, державшийся так прямо и бодро, так лихо загнувший набекрень свою баранью шапку, что Алексей спросил его:

— Да ты сам не запорожец ли?

— Всего бывало, пан болярин, — заговорил он, обратясь к Алексею, — и запорожскому войску служили, и у ляхов панам, вместо волов, на себе плугом пахали, а теперь тут в овраге притаились, ждём: не будет ли лучше от милости русского царя!

— Господь поможет, так одолеем ваших врагов, и вас царь не оставит своею милостию, — ободрил старика Алексей, — а теперь поживей размести нам людей по хатам, покормите, мы заплатим!

— А кто же у вас ранен? — спросил старик, поглядывая на обвязанную ногу Алексея.

Алексей молча подъехал ближе к говорившему старику; хотя рана была не велика, но от скачки нога отекла и усталость одолевала Алексея; голова его отяжелела, а лёгкий озноб пробегал по нему при каждом более живом движении; он рад был отдохнуть теперь в хате этого старика; седой Пушкарь, как звали его в посёлке, подошёл к коню Алексея и поклонился, сняв шапку и переминая её в руках; посмеиваясь, он ласково глядел в лицо Стародубского.

— Должно быть, старый вояка! — сказал он. — Может быть, ещё с Вишневецким або с Богданом воевал, — говорил он, покачивая головой, всё глядя на молодое лицо боярина.

— С Богданом не воевал, а с татарином привелось столкнуться в степи, его взяли живым, а ногу успел он мне оцарапать, — ответил Стародубский.

— Ну, давай проведу тебя под уздцы за твоё лыцарство! — говорил Пушкарь. — Не побежал от татарина, ты, стало, вояка будешь, потому, кажешь, царапина, а из той царапины немало и крови вытекло! Ну, моя старуха да молодая тебе промоют ту царапину, им не в первый раз тем делом орудовать!

Разговаривая, Пушкарь вёл за узду усталую лошадь Алексея; понурив голову, шла она послушно за ним вдоль улицы; им встречались толпы женщин и детей, собравшихся поглядеть на русских.

— Воины не в лаптях, таки ж чёботы на них, як и у нас, — скороговоркой сообщали друг другу женщины, прикрывая вполовину свои лица полой толстой серой свиты, сермяги, и глядя на рейтар.

— А сказали, что и нас всех в лапти они обуют, коли отымут у ляхов, — говорили другие.

— Так же врёт народ, пугает! — толковал женщинам приземистый малоросс, стоявший в толпе между ними.

— Известно, паны, так и обуты! — заметил худой и длинный, с чёрными, как угли, глазками крестьянин с недовольным лицом. — Не то худо, что в лаптях они ходят, а то худо, что воевод своих к нам посылают.

— Болтай больше! А своих панов позабыл? — живо заговорила рядом с ним стоявшая баба. — Кто тебе шрам-то прописал через всю маковку? А и убил бы, так никому бы не ответил! А их воевода ж за кажну христианскую душу в ответе будет, — быстро отчитывала смуглая, сухощавая женщина, все мускулы которой шевелились заодно с вылетавшими у неё словами.

— Вот, жинки, кланяйтесь да скажите спасибо пану болярину, чуть було не убил за вас татарина, да живьём его взял! — шутливо вскрикивал перед толпой Пушкарь.

В толпе послышались одобрения и басом и визгливыми голосами женщин. Алексей и слышал и видел всё как сквозь сон, опьянённый долгим вдыханием зимнего степного воздуха и разнообразием впечатлений; к тому же он чувствовал сильную боль в ноге и тяжесть в голове; убаюканный теперь и тихой ездой, и внезапно наступившими сумерками, он вслушивался в звонкие голоса и улыбался и толпе, и своему провожатому, не говоря ни слова; всё молча достиг он, наконец, избы Пушкаря.

— Приехали, слава тебе Господи! Слезай с коня да иди отдыхать, болярин, — говорил Пушкарь, отворяя ещё не запертые на засов ворота своего двора. Алексей въехал во двор, в котором, казалось, было много клетей и навесов, но не видно было ничего живого, кроме высокого и лохматого пса, вышедшего навстречу хозяину и мирно пропустившего Алексея, будто чуя, что он попал в милость; Пушкарь помог Алексею сойти с коня и постучался в окно своей хаты; невысокая женская фигура отворила дверь избы, и в полумраке сеней блеснули её глаза и высокий белый лоб.

— Посылай нам Василя, та швыдче! — крикнул Пушкарь.

Из дверей избы вынырнул сухонький малый, лет семнадцати, и ждал приказаний, робко взглядывая то на Пушкаря, то на Алексея.

— Бери панского коня, дай ему корму. Да крепко запирай ворота: татаре недалеко от посёлка… — сообщил Пушкарь.

Мальчик покосился как-то в сторону при имени татар и, нагибаясь, нырнул с крыльца, убегая исполнять приказание хозяина; сквозь отворенную дверь на входящих пахнуло тёплым паром, и пламя горевших в печи сучьев осветило их лица.

— Здоровы були! — проговорила, встречая их, поднявшаяся со скамьи старуха. — Кого-то нам Бог посылае? — спросила она мягко; в голосе слышалось желание ласково принять гостя.

— Бачишь, що то не з Польши, а з православной стороны гости! Как тебя звать, болярин? — отнёсся старик к Алексею с вопросом и поклоном.

— По имени зовусь Алексеем, а родом из бояр Стародубских, — назвал себя Алексей.

— То гарна кличка! — мягко смеясь, залепетала старая Олёна, жена Пушкаря. — От старого дуба молодая ветка! Благослови ж вас, Господи Боже, щоб за правду и за веру стояли!

— Ну, швыдче, жинка, развяжите та огляньте болярину ногу: дорогой в степу татарин напал тай прострелил! — рассказал Пушкарь.

Выслушав сначала о нападении татарина, как о привычном случае, обе женщины с лёгким криком бросились к Алексею, услышав, что он ранен.

Пушкарь подвёл его и усадил около печи на лавке, вероятно служившей кроватью для кого-нибудь из хозяев: на ней разостлан был толстый серый войлок и пёстрые подушки; через минуту нога была развязана, тяжёлый сапог был снят искусными, осторожными руками старой казачки Олёны; молодая женщина исчезла на минуту и вернулась с большой миской тепловатой воды: на плече её висели длинные ручники (полотенца), вышитые на концах узорными полосками, разноцветными нитками и шелками; молодая девушка держала миску с водой, пока старая Олёна обмывала и потом перевязывала несколько припухшую ногу. Операция продолжалась довольно долго; Алексей терпеливо переносил осмотр, ничего не возражая на предложение Олёны перевязать ногу чистыми полотенцами; он доверял опытности казачек, вечно окружённых битвами и привыкших к раненым. Алексей только с любопытством разглядывал лица и одежды казачек, следя за их ловкими движениями.