Александра Щепкина - Волею императрицы

Сильвестр ещё ничего сам не мог сказать о своём будущем; пока он любил только книги и в них желал найти разрешение своей жизненной задачи. Всё белое духовенство ожидало, что из него выйдет даровитый проповедник, но Сильвестр не знал ещё, в какую сторону пойдёт он, и сверстники и товарищи его академии, смеясь, говорили о нём, что мудрый Сильвестр стоял ещё на распутье, не выбирая дороги.

Стефан Барановский был к нему ближе других, но и он не знал ничего о будущем Сильвестра.

Барановский был человек не робкий, он умел сблизиться с Сильвестром, но говорил ему «вы», как и все другие, хотя Сильвестр, наоборот, говорил ему: «Ты, брат Стеня». Стефана Барановского также любили и считали даровитым, но особенных подвигов от него не ждали, замечая в нём склонности к мирским развлечениям и странствиям на каникулы, хотя все любили послушать его рассказ по возвращении его из странствий на юг и на север. Где появлялся Барановский, там собирался кружок товарищей, там слышался смех, и кружок нередко расходился по строгому замечанию начальства.

Сильвестру Яницкому нравилась весёлость Барановского; он пригласил его с собой на лето на хутор Харитонова как весёлого собеседника.

Несколько лет тому назад Сильвестр Яницкий заболел, как думали, от усиленных занятий науками. Принявший в нём участие иеромонах Печерской лавры похлопотал, чтоб его пригласили на летние месяцы на хутор знакомого ему Харитонова, доброго и зажиточного хозяина, давно поселившегося недалеко от Киева. Хозяин хутора и семья его приняли Яницкого так радушно, столько заботились о нём, что с тех пор Сильвестр считал дом Харитонова родным. Почти каждое лето отправлялся он на хутор по приглашению хозяина. Его полюбили за его скромный нрав и глубокую учёность; с любопытством слушали, когда он сообщал что-нибудь из своих знаний или рассказывал о жизни в академии или о порядках монастырской жизни при Печерской лавре.

С наступлением лета на хуторе уже ждали его как обычного гостя; ему приготовляли его всегдашнее помещение в боковой пристройке простого, просторного дома, в котором жила вся семья.

Две дочери хозяина не раз заглядывали в это помещение, чтоб посмотреть, не забыто ли что-нибудь для полного удобства посетителя, привычки и вкус которого хорошо знали. В назначенной Яницкому комнате был поставлен прежде всего большой образ Богоматери в тяжёлой золотой ризе, с венком из искусственных цветов над покрывалом на голове. В другом углу был небольшой кипарисный шкафчик для книг; около стен кровать и стол с свечою на нём, в старинном массивном подсвечнике. Затем они знали, что Сильвестру Яницкому ничего больше не было нужно, кроме нескольких стульев: он не любил лишних украшений.

В двух верхних светлицах хуторского дома, под крышею, покрытою камышом, помещалась швейная Харитоновых; там работало несколько сенных девушек, на руках и в пяльцах с ними работали иногда и обе хозяйки с их тёткою. В последние дни они чаще приходили туда, чтобы сверху взглянуть на дорогу, спускавшуюся с отлогой горки к садам и огородам их хутора.

Когда Барановский и Яницкий вышли из шалаша, они скоро были уже на этой горке и показались перед глазами хозяек на протянувшейся горной полоской дороге.

— Ольга! Вот идут двое… — сказала одна из них.

— Как двое? — говорила другая, подходя к окну светлицы.

— Один, я вижу, Сильвестр, а уж кто другой, не знаю! — ответила сестра, смеясь. — Пойдём скажем отцу, что их двое, — продолжала она.

Они сошли из светлицы и вошли из коридора в столовую, где хозяин хутора сидел, разбирая большие счётные книги по хозяйству хутора.

Хозяин хутора часто называл себя старым солдатом, он всю жизнь провёл на службе в армии и гвардии, служил бы дольше, если б не унесло его какой-то бурей, — «унесло и вынесло», как он выражался. Теперь он доживал старые годы на хуторе.

— Пойдёмте встречать гостей… — звал он дочерей.

Воспитанники Киевской академии подходили между тем к большому хуторскому дому, высоко поднявшемуся среди садов и огородов. Барановский заметил уже дорогой, что две молодые головы высовывались из окна светлицы посмотреть на них; он даже расправил свой синий платок на шее, повязанный в виде галстука, и перегнул набок лёгонькую суконную шапку.

Форменная одежда воспитанников академии напоминала длинные подрясники причетников, она была широка и не обрисовывала фигуры. Но летом кто хотел, тот одевался щеголеватее. Одежды наших путников были короче и удобней для ходьбы, а Барановский крепко стягивал талию кожаным поясом, а на синий галстук спускался белый воротник сорочки. Одежда Сильвестра смотрелась мрачней и солидней.

Когда приятели входили во двор хутора, хозяин, Алексей Иванович Харитонов, стоял у ворот. Барановский издалека ещё рассматривал этого высокого старика, худощавого, с чёрными глазами и коротенькими седыми волосами на круглой голове. Он стоял, накинув на плечи старую солдатскую шинель без фуражки. Доброе лицо, с висевшими книзу щеками и прямым коротким носом, с усами над толстой губой, было так обыкновенно, что показалось Барановскому знакомым; а чёрные, приветливо смотревшие глаза сразу нравились в старике.

— Кого же это ты привёл к нам, Сильвестр? Здравствуйте, господа! Позвольте поздороваться по-христиански! — Хозяин расцеловался с Сильвестром, поцеловав и Барановского, как было в обычае.

— Это воспитанник из старшего класса — Стефан Барановский, я вам писал о нём. Он вам не будет в тягость; человек весёлый, всеми любимый…

Как ни мало застенчив был Стефан, но на минуту смутился, выслушав рекомендацию приятеля.

— Я, если примете, проживу, сколько позволите, и пойду дальше, на родину, в Нижний Новгород.

— Не здешний, — сказал хозяин, — слышно по речи. У вас там, в Нижнем, неладно что-то; говорят, в бегах много крестьян стало, и помещики порасстроились!

— Неладно там, давно неладно; уж не первый год. У самих у нас была фабрика; никого теперь при ней рабочих не осталось, все сбежали.

— Неужели ты разогнал? — спросил старик Харитонов.

— Нет, слава Богу, ещё прежде меня, на Оренбургскую линию потянуло.

— Ну да! Все туда тянут… Кажется, время бы хорошее настало… Не сообразишь, что делается!.. Ну, пойдёмте в дом.

Разговаривая, они подошли к крыльцу, на котором показались было хозяйки, но скрылись, не желая встречать чужого человека, Барановского.

— Где ж дочери? Ольга! — позвал было отец, но никого не нашёл на крыльце. — Э! да они ретировались, — сказал он смеясь, — засели, видно, в крепости, возле пушки тётки! Так! Сначала надо высмотреть неприятельскую силу. Ну, батюшка Сильвестр, бери крепость, иди вперёд! Эх, молодость!

— Вот вам гости, жданные и нежданные! — представил он гостей дочерям и пожилой родственнице. Яницкий пошёл к ним, отвешивая поклоны, но Барановский остановился как вкопанный. Сильвестр никогда ничего не говорил ему о дочерях сержанта, и Барановский всматривался в них. Но его поразила сидевшая рядом с ним пожилая женщина, по-видимому карлица; к тому же с толстой круглой фигурой и некрасивыми чертами лица; прежде всего бросался в глаза нос её, вздёрнутый кверху как-то задорно, и неприятные зеленоватые глаза. Волосы на большой по её росту голове были жидкие, некрасивые.