Александра Щепкина - Волею императрицы

Просьба была принята милостиво; и когда, по старому обычаю, дозволено было избрать гетмана для особого управления Малороссиею, гетманом, как было упомянуто выше, был избран Кирилла Григорьевич Разумовский. Итак, старая графиня Разумовская возвращалась на родину, к своему гетману!

Она высказала хозяину, сержанту, что рада была отдохнуть у него и взглянуть на его красавиц дочек; но видимо сторонилась от Афимьи Тимофеевны, напрасно расхаживавшей около неё. За обедом, для которого хозяйка постаралась приготовить всё, что можно было найти лучшего, а Афимья Тимофеевна пожертвовала лучшими павлинами из своей птичной, Разумовская поместилась рядом со старым сержантом. Она торжественно передала ему, что государыня вспомнила его, послала ему свой милостивый поклон и позволила обратиться к ней с просьбой, если он имел о чём просить её. Сержант только поклонился, тронутый, и заявил, что ежедневно молился за Елизавету и радовался её царствованию, продли его, Господь!

— Да, — промолвила Разумовская серьёзно. — Я слышала много о вас и о всех ваших прошлых невзгодах. Слышала, что вы и родителя государыни помните и при нём служили.

Сержант беседовал с графиней о старине, она расспрашивала о его старых походах. К сожалению, к концу обеда карлица нашла случай прервать их беседу и обнаружить своё соболезнование о прошлом времени, когда держали в страхе Божием избаловавшийся ныне народ! Седой казак взглянул на неё исподлобья так строго, что она растерялась и не знала, как бы ловчее вставить свою речь; разговор меж тем перешёл на древние храмы Киева, о которых расспрашивали Сильвестра. Но после обеда, когда все были весело настроены и сидели на галерее, выходившей в сад, Афимья Тимофеевна была неудержима, как бурный поток, прососавший плотину; напрасно старый сержант неодобрительно кивал ей головой и даже грозил пальцем. С похвалами старому времени она высыпала весь запас своих воспоминаний о шутках и забавах, шутах и карлах при старых дворах. Графиня Разумовская слушала её не прерывая, но смотрела пытливо и удивлённо на её странности. От забав Афимья Тимофеевна перешла и к старым обычаям, сожалея о пытках и колесовании. Старый казак, издали наблюдавший за ней с усмешкой, заговорил теперь:

— Нам с вами, может быть, тогда всё лучше казалось, потому по нас было… А другим зато теперь всё больше нравится!

— Чему теперь нравиться и чем теперь забавляются, смею спросить?

— Много веселятся; даже так веселятся, — продолжал он с тонкой усмешкой, — что и дело иной раз застаивается.

— Вот, вот! Так и лучше было, когда шуты да шутихи плясали, самим-то не приходилось утомляться!

— Ныне это никого не забавляет, — толковал ей казак, — люди стали учены очень; им нужны театры, балы, маскарады. С иностранными послами, с учёными людьми разговоры ведут. А мы с вами этого не поймём, люди старые! Вам бы если б поколесовали кого-нибудь, вот бы вам представление было… А нынче императрица этого не терпит и не допускает.

— Нельзя не допускать-то. Ведь приходилось же императрице в начале царствования… Нельзя было оставить без наказания тех, кто удалял её от престола!.. — спорила карлица.

— Даже и тех государыня помиловала, назначенной казни им не допустила, — говорила Разумовская.

— Точно так, графиня! — с поклоном ответила Афимья Тимофеевна. — Зато другие нашлись, — только покажи милость! Нашлись же такие люди, которым беспременно нужно было языки укоротить! Отыскали честную компанию…

— Перестанешь ли ты? — строго сказал сержант, потеряв всякое терпенье.

— Такими же любителями, как вы, было подстрастно! — горячо заговорил казак. — А сама императрица сердцем чует, что довольно вы терпели на Руси, что к хорошему приучать нужно! Она пытки-то вместе с вашим шутовством уничтожила!

Неизвестно, куда завёл бы горячий спор; напрасно племянница силилась увести тётку, она стояла обиженная, не двигаясь с места. Но случай пришёл на помощь. Крестник её переменял в это время воду в многочисленных клетках, в которых сидели запертыми разнообразные птицы Афимьи Тимофеевны. Нечаянно ли, шутя ли, — он выпустил птичек на волю; пёстрые певушки порхали одна за другой на галерею и бросались по сторонам в испуге, попав в шумную толпу людей.

— Откуда эти красивые пташки вылетели? — спросила Разумовская.

— Боже мой! Это тётушкины птицы, — живо вскричала Анна и дала новую пищу взбалмошной карлице.

— Семён! Это он! — проговорила она и поспешно выбежала в отворенную дверь дома.

Все были видимо довольны происшествию с птицами, все развеселились. Разумовская весело заговорила с Анной, подошедшей к ней.

— Вот тётушке новое горе! Теперь позабудет свой спор. Старые люди так и хвалят старые годы. Не выучила ли она и вас хвалить старое? — спросила она смело.

— О нет! Мы всегда заодно с батюшкой, не нарадуемся переменам, наступившим с правлением императрицы Елизаветы Петровны! А я считала бы за великое счастье служить при дворе государыни, если бы имела случай просить места при ней… — проговорила Анна и с сильным волнением ждала ответа.

— Если бы вы пожелали, для вас нетрудно было бы испросить место. Батюшку вашего помнит государыня, она прислала поклон ему, — сказала Разумовская.

Растроганный сержант глубоко поклонился.

— Батюшка ваш может подать просьбу императрице, мы замолвим слово за вас, — докончила графиня.

Анне оставалось только глубоко поблагодарить её.

— Герасимов! — обратилась графиня к казаку, своему провожатому. — Запиши мне на память, что я обещала просить государыню за падчерицу Ивана Ивановича Харитонова, за Анну Ефимовскую, чтобы пожаловали её во фрейлины.

Грамотный казак, служащий при канцелярии гетмана, вынул из бокового кармана на груди небольшую, но толстую тетрадь и вписал туда всё, что приказала Разумовская; Анна преисполнена была радостью: план её выполнялся так легко, и без ходатайства тёти, которого она не желала теперь.

— А вы, может быть, тоже желали бы поступить во фрейлины государыни? — спросила графиня, обращаясь к Ольге.

— Одна из нас должна оставаться при отце, чтобы беречь его; и я охотно уступаю сестре эти почести, — ответила Ольга.

Взгляд её при этих словах невольно скользнул по лицу Сильвестра; глаза их встретились, и оба они потупились в замешательстве.

— Бог благословит за труд, на себя взятый вами, — покоить отца на старости! — сказала графиня Ольге. — И тут Господь найдёт вас и пошлёт вам всякое благо.

Ольга поклонилась ей, будто получала благословенье в словах престарелой графини.

— Я сама не оставлена детьми! — докончила старушка.

Глаза Ольги снова искали Сильвестра, по привычке искать у него одобрения своим поступкам. Сержант заявил, что он о себе не заботится и на всё готов для счастья дочерей, выросших на его глазах. Вечер кончился провозглашением сержанта, что они выпьют за здоровье дорогой государыни, даровавшей мир и жизнь всей Руси.