Александра Щепкина - Волею императрицы

Афимью Тимофеевну утешили обещаниями, что она когда-нибудь навестит Анну в Петербурге.

— И каков этот Петербург? Посмотрела бы хоть одним глазком. Сколько лет прошло с тех пор, как он на болотах вырос, а мы его не видали! Уж не будет он красотой лучше старой Москвы. Отпиши, Анна, каким тебе новый город покажется.

Анна обещала обо всём отписать Афимье Тимофеевне. Больших хлопот стоило приготовить всё Анне на дальнюю дорогу. Путь от Киева до Петербурга был далёкий. Часть этого пути предстояло проехать на своих лошадях с остановками и днёвками для отдыхов и корма лошадей. От Москвы предполагалось нанять лошадей, а своих отослать обратно в хутор. Надо было запастись съестными припасами на весь этот путь до Москвы, чтобы ни в чём не нуждаться при остановках, которые могли приходиться в таких местах, где нельзя было найти для пищи ничего подходящего к привычкам Анны. В деревнях, лежащих на пути, иногда ничего нельзя было найти, кроме молока и хлеба. За экипажем Анны следовала повозка, наполненная припасами для неё и запасом овса для лошадей. В этой же повозке помещались её прислуга и несколько провожатых, без которых небезопасно было пускаться в дальние путешествия. Чтобы избавляться от дорожной скуки, Анна взяла с собой несколько французских книг, продолжая и дорогой упражняться в любимом и употребительном теперь языке при дворе. Тяжело казалось это путешествие Анне, привыкшей к домашним удобствам. Её тяжёлая карета, с позолотою снаружи и обитая малиновым бархатом внутри, не представляла больших удобств. Тяжесть кареты замедляла езду по дорогам, размытым осенними дождями, и по грязи, застывшей в виде высоких твёрдых кочек. По сторонам виднелись степи и пустые сжатые поля да изредка попадались селенья из маленьких хат — мазанок, которые заменялись чёрными, курными избами по мере того, как карета подвигалась ближе к северу и проезжала по провинциям, прилегавшим к Московской губернии. Впервые в жизни приходилось Анне входить в курные избы, видеть, как русские крестьяне спокойно работали и ели, не стесняясь клубами дыма, проходившими в избу из печи без трубы, — тогда как дым этот захватывал дыханье Анны, и она предпочитала и ночью оставаться на холоде, помещаясь в своей карете. Она входила в избы на несколько минут посмотреть на великорусский народ, на беловолосых, прятавшихся от барыни, босых ребят, на застенчивых девушек, сидевших за гребнем со льном, прикрываясь от неё рукавом грубой, но вышитой красным рубахи. Только словоохотливые старушки, повязанные белым полотенцем поверх высокой кички, расспрашивали боярыню, куда она путь держала. Потом просили поклониться от них в ножки государыне и просить, чтобы их не забывала и миловала! Анна с любопытством слушала их твёрдое великорусское наречие и смеялась их болтовне. Старухи рассматривали шубку, опушённую соболем, большую боярскую меховую шапочку и хвалили все, причмокивая и прищёлкивая языком, как дети. Рассматривала Анна по дороге новые для неё города, хотя они казались ей меньше Киева и не такие красивые. Но вид издали раскинувшейся перед нею самой Москвы, казалось, не уступал Киеву; она удивила её пёстрыми церквами о пяти и о семи главах, с золочёными крестами и куполами, и дворцами, и зубчатыми стенами Кремля. Ей позволено было остановиться в новом дворце государыни, только что выстроенном над набережной реки Москвы по плану итальянского художника-архитектора Растрелли. Ей отвели уголок в помещении, назначенном для фрейлин, и по просьбе её дозволили посмотреть весь дворец, все покои государыни, убранные пышно, с мягкою мебелью в новом вкусе. Анна посетила и старые дворцы прежних московских государей. Старые дворцы показались ей далеко не так роскошны, как новый дворец Елизаветы. Правда, в некоторых покоях стены были обиты бархатом и золотые звёзды украшали потолок, сложенный в виде купола, но мебель была незатейлива; в иных покоях стоял один только дубовый стол да одно тяжёлое кресло с позолоченными толстыми ножками и ручками, — кресло, назначенное только для обладателя или обладательницы этой комнаты, причём не было мебели для приходящих. В больших палатах дворцов висели портреты царей и царевен. С особенным интересом всматривалась Анна в портреты Петра I и Алексея Михайловича, отыскивая в них сходство с портретом царевны Елизаветы, нынешней государыни. Она знала лицо её не только по портрету, — она помнила императрицу Елизавету, которая посетила Киев, и Анна видела её. Правда, это было много лет тому назад, Анна была ещё девочкой лет десяти, не более, но она хорошо помнила всё. Она помнила, как толпа народа ждала выхода императрицы из церкви Печерской лавры и приветствовала её громкими криками. С тех пор памятны остались всей Малороссии слова, которые Елизавета произнесла как привет народу.

— Возлюби меня, Господи, в Царстве Небесном, так как я возлюбила этот добрый, незлобивый народ! — сказала Елизавета, обратясь к толпе народа. Анна помнила, что тогда поразила её величественная осанка и добродушная улыбка императрицы.

Помолясь в Москве в кремлёвских соборах, Анна спешила в дальнейший путь с своею спутницею, чтобы вовремя прибыть на место, в Петербург. Чем ближе была она к цели, тем больше уменьшалась её бодрость и смущение одолевало её при мысли, что скоро она должна представляться государыне и появиться в новом, блестящем и незнакомом окружении. Наконец въехали они в Петербург по большому Лесному проспекту, и въехали в улицы, далеко не оправдавшие ожидания Анны. Улицы были пусты и здания небогаты. Попадались большие дома, пышные дворцы, но окружённые бревенчатыми, мазанковыми строениями; самые тротуары поросли кой-где травою. Путешественницы проехали мимо Летнего дворца, на который взглянули мельком, и повернули в сторону к Охте, где находился прежний увеселительный Смольный дворец Елизаветы, построенный ещё Петром I и обращённый теперь императрицей Елизаветой в Новодевичий монастырь. Отец Анны условился с нею, что она остановится сначала в Новодевичьем монастыре, под покровительством настоятельницы, к которой отец достал для неё несколько рекомендательных писем. Монастырь этот, недавно учреждённый, был ещё не вполне отстроен; при нём строились ещё три новые церкви, всё по плану Растрелли, — Елизавета желала украсить ими эту новую обитель. Покровительство монастырям и основание храмов вытекало из её глубокой набожности; носились даже слухи, что императрица намеревалась докончить последние годы свои в этом монастыре и для себя устраивала его. В обители этой Анна провела несколько времени в различных приготовлениях к новому своему поприщу. Пожилые монахини и сама настоятельница радушно подавали ей советы относительно её нового положения. Несмотря на удаление от света, им были хорошо известны придворные партии и разделение двора на старый двор, Елизаветы, — и молодой двор племянника её, Петра Фёдоровича, и Екатерины, жены его; так были и две партии при дворе, враждовавшие друг с другом, кроме многих ещё партий, имевших в виду свои различные интересы. В монастыре разумно советовали Анне держаться дальше от всех, быть как можно сдержанней и не высказывать своих мнений новым друзьям, не уверившись в них. Инокини просили её не забывать среди придворной суеты храмов Господних и их обители! Анна от души благодарила их за советы, тем более что она робела и теряла самоуверенность.