Грегор Самаров - При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Потёмкин выпил только при произнесении тоста за императрицу и затем снова сидел молча, не принимая никакого участия в весёлом разговоре майора с отцом Филаретом.

— Ну что, — сказал монах, бросая проницательный взгляд на раскрасневшееся лицо майора, — разве не прав я был, расхваливая любимый напиток моих братьев-монахов и предоставляя оба кувшина в ваше единоличное пользование?

Майор снова сел в своё кресло и, склонив голову на спинку, проговорил несколько заплетающимся языком:

— Нет, нет, так нельзя! Вы должны хоть стакан выпить со мною, тем более что, мне кажется, мы в качестве верноподданных должны выпить теперь за здоровье великого князя, которому суждено после смерти государыни императрицы надеть на себя корону и царствовать над нашими детьми.

Он протянул руку за кувшином, который возбуждал его одобрение, но рука, по-видимому, плохо повиновалась ему.

Монах быстро помог ему достать кувшин и наполнил его стакан, между тем как в стаканы для себя и Потёмкина опять налил водки.

Майор хотел было подняться, но снова принуждён был сесть и заплетающимся языком проговорил:

— За здоровье его императорского высочества великого князя и его высокорожденной супруги Екатерины Алексеевны!

Быстрая молния сверкнула в глазах Потёмкина, и его щёки покрылись густым румянцем, когда он чокался с майором.

Отец Филарет торжественно произнёс:

— Да осуществятся все надежды, которые питаю я, как верный сын Церкви и России, и которые возлагаются мной на тех, кому по праву будет принадлежать корона после смерти государыни Елизаветы Петровны.

Потёмкин прижал руку к сердцу; все трое выпили, причём в душе каждого в это время шевелились разнородные чувства, а в уме бродили разнородные мысли.

Майор хотел поставить на стол свой стакан, но тот выпал из его ослабевшей руки, а сам он окончательно охмелел и, бормоча бессвязные слова, закрыл глаза и опустил на грудь голову.

— Он хватил немного через край, — сказал отец Филарет с выражением добродушного соболезнования, хотя в голосе у него тем не менее чувствовалось какое-то беспокойство. — Оставим его здесь и пойдём к узнику; я обещал ему маленькое, невинное развлечение, в исполнении которого ты должен помочь мне, Григорий. Майор хорошо сделал, что уснул, так как иначе он, пожалуй, воспротивился бы тому, что я хочу разрешить молодому человеку.

Он взял со стола ключ от комнаты узника и, бросив последний взгляд на окончательно опьяневшего старого воина, направился к комнате Иоанна Антоновича, сопровождаемый тоже захмелевшим Потёмкиным, который тихо бормотал про себя:

— Пусть осуществятся надежды на будущее царствование!.. Пётр и Екатерина!..

Иоанн Антонович сидел, задумавшись, у стола, на котором стоял почти нетронутый ужин. Внезапно отворилась дверь, и в комнату вошёл отец Филарет в сопровождении Потёмкина. Узник почти с испугом взглянул на монаха и, казалось, будто молча задавал ему вопрос.

— Мужайся, сын мой, — произнёс отец Филарет, тихо прикрывая за собою дверь. — Сегодня я могу исполнить ту просьбу, с которой ты уже давно обращался ко мне. Может быть, с моей стороны смело и неразумно, но я вполне понимаю твоё страстное желание посмотреть на звёзды и небо на воле, и сегодня представляется удобный случай исполнить твоё желание.

Он украдкой кивнул головой на Потёмкина, который, будучи погружен в свои думы, не принимал никакого участия в разговоре.

— Значит, майор позволил сделать мне небольшую прогулку? — спросил Иоанн Антонович.

— Нет, он этого не позволял, да и не позволил бы, так как побоялся бы взять на себя подобную ответственность, но он заснул и, вероятно, проснётся не раньше, как через час, и, таким образом, мы имеем возможность совершить маленькую прогулку, о которой он даже не сможет догадаться. Тем более, — продолжал монах, — что мы не останемся слишком долго на открытом воздухе.

— Но как же мы можем проникнуть за ворота? — спросил Иоанн Антонович.

— Очень просто, — возразил отец Филарет. — Твой друг Григорий Александрович поменяется с тобою платьем, и ты в одежде послушника беспрепятственно покинешь двор.

При этих словах Потёмкин подошёл к отцу Филарету и сказал:

— Подумайте-ка, батюшка, что вы хотите делать? Неужели вы забыли, кто он?

— Это бедный узник, — ответил отец Филарет, — которого мне поручила императрица, чтобы создать из него более мягкого и податливого человека. Императрица облекла меня неограниченными полномочиями, и, если я дам ему возможность хотя бы одну минуту подышать свободой, я знаю, он после этого станет ещё мягче и добрее.

— А если он убежит? — задал вопрос Потёмкин. — Неужели вы не осознаете, какую берёте на себя ответственность?

— Если он убежит? — сказал отец Филарет, пожимая плечами. — Разве мои руки недостаточно сильны, чтобы удержать любого беглеца?

При этих словах он выпрямился во весь свой могучий рост.

— Это, положим, правда, — согласился Потёмкин. — Но если ваша прогулка станет известна всем, то ведь нас ожидает более строгое наказание, чем его...

— Ты забываешь, — строго возразил отец Филарет, — что я имею полномочие от императрицы делать с этим юношей всё, что мне заблагорассудится.

Потёмкин потупился; кровь ударила ему в голову; он вспомнил мысль, мелькнувшую у него во время разговора со стариком Полозковым. Неужели отцу Филарету пришло на ум нечто подобное? Неужели он прислан сюда, чтобы осуществить эту идею, и она должна быть приведена в исполнение за стенами здешней тюрьмы?

Послушник содрогнулся и бросил взор невольного сожаления на узника, стоявшего пред ним с бледным лицом и напряжённым взглядом, устремлённым на отца Филарета.

— Ну, хорошо, — произнёс Потёмкин, — если вы приказываете, то вот вам моя одежда, но я уклоняюсь от всякой ответственности за те последствия, какие может повлечь за собою ваша прогулка.

— Там, где действует монах и священник, — возразил отец Филарет, гордо выпрямив стан, — никакая ответственность не может пасть на послушника. Обменяйтесь скорее платьем, ведь мы должны вернуться прежде, чем майор успеет выспаться после своего лёгкого хмеля!

Потёмкин скинул с себя рясу. Дрожа и потупив взволнованный взгляд, подал ему царственный узник свой опушённый мехом кафтан и закутался в монашеское одеяние, покрыв голову меховою шапкой Потёмкина. Тот, сев на стул у стола, облокотился на него, подпирая лоб руками, чтобы караульный, проходя мимо окна, принял его за Иоанна Антоновича.

Отец Филарет повёл царственного юношу к дверям и, обернувшись напоследок назад, сказал ему с торжественной миной:

— Хорошенько всмотрись в этого юношу, который остаётся тут на твоём месте! Твёрдо запомни его имя и черты. Благодарность — первая добродетель христианина и государя: пускай воспоминание бедного узника никогда не изменит императору.