Грегор Самаров - На пороге трона

— Знаете ли, товарищ, — сказал Сибильский, — что я питаю настоящий ужас пред этой ночью. Я так бесконечно много спал в течение этого похода, что не могу уже служить и богу сна, который, по-видимому, также заразился здесь такою скукою, что не приносит даже и во сне перемен. Я хотел проехать немного верхом на форпосты. Ночной воздух свеж и ароматен, а в седле легче всего забываешь о бедствиях этой жизни. Можно на минуту отдаться полёту фантазии, как будто совершаешь прогулку верхом перед воротами Петербурга, после которой снова возвратишься к своим приятелям... и приятельницам, — со вздохом добавил Сибильский.

— Я готов, — сказал Пассек, — это всё же лучше, чем беспокойно ворочаться с боку на бок от бессонницы... Конечно, наша поездка будет так же безрезультатна, как и все другие, совершенные мною до сих пор... Пруссаки считают, что не стоит труда встречать нас на этом странном марше, и они правы, так как Кёнигсберг в полной безопасности от нас — мы не причиним королю Фридриху никакого другого ущерба, кроме того, что спалим дома нескольких его крестьян.

Он послал одного из ординарцев, стоявших наготове перед квартирою генерала, к расположенному вблизи казачьему полку, чтобы привести эскорт из тридцати казаков. Вскоре показались и бородатые воины с берегов тихого Дона на своих маленьких, неутомимых, долгогривых лошадках; казаки были рады ночной поездке, отвлекавшей их от бездеятельной лагерной жизни. Были подведены лошади обоих офицеров, и маленький отряд выехал на равнину. Замелькали огни форпостов, отряд миновал их, и пред ним развернулось свободное поле. Всё более сгущалась ночная тьма, и если привыкшие к темноте глаза и были в состоянии при мерцающем свете звёзд различать дорогу на несколько шагов впереди, то далее всё же возвышалась над землёю как бы тёмная, плотная, непроницаемая стена. Оба молодых человека говорили очень мало — каждый из них был слишком углублён в свои мысли. Так ехали они, глубоко вдыхая свежий ночной воздух, а казаки позади них тихо переговаривались, так как столь мало привыкли видеть пред собою врага, что едва соблюдали самую обыкновенную предосторожность воинских ночных патрулей.

Маленькая колонна достигла того места дороги, где небольшая низкая сосновая поросль ещё более сгущала тень по обе стороны. Песчаная дорога разделялась здесь в двух направлениях. Пассек сдержал лошадь и стал нерешительно всматриваться в темноту. Весь отряд тоже на минуту приостановился, и было слышно лишь спокойное дыхание лошадей.

— Ваше благородие, — сказал один из казаков, подъезжая к Пассеку и высоко приподнимаясь на стременах, чтобы поравняться с ухом офицера, — я слышу что-то... с той стороны приближаются кони... топот копыт совсем равномерен... должно быть, это — солдаты.

— Тебе снится, — проговорил поручик, — откуда тут могут появиться солдаты? Ведь на несколько миль кругом нет ни одного врага.

— Мне не снится, ваше благородие, — возразил казак, — мы уже привыкли в своей степи, у нашего тихого Дона, издали различать всякий звук, — с гордостью продолжал он, — и никогда не ошибаемся... Они уже приближаются... они немногочисленны, но это — ровный топот солдатских лошадей... мне кажется так же, как будто я слышу лязг оружия.

Остальные казаки совершенно плотным кольцом окружили обоих офицеров.

— Да, да, — раздались тихие замечания из их рядов, — это — солдаты; крестьянские лошади не идут таким образом.

Пассек всё ещё недоверчиво покачивал головою; в то же время и он, и молодой Сибильский, тщетно прислушиваясь, нагнулись вперёд. Но затем Пассек быстро спрыгнул с лошади, передал казаку поводья и прошёл несколько шагов вперёд. Здесь он лёг на землю и приник к ней ухом.

Спустя несколько секунд поручик снова вскочил как на пружинах.

— Правда, — воскликнул он, возвращаясь к маленькому отряду, — правда... я слышал равномерный стук копыт... мне тоже кажется, что его нарушает звяканье оружия... Ах, если бы наконец перед нами уже был враг!.. Но я всё ещё не в состоянии поверить этому.

— Это было бы приятным разнообразием, — сказал Сибильский, выпрямляя свою сонную и усталую осанку и крепче усаживаясь в седле, — настоящая война... битва... это было бы ново... Я отложил бы свою книгу о скуке, если бы это была правда.

Пассек снова вскочил в седло. Уже яснее был слышен приближавшийся лошадиный топот.

— Им придётся выйти на эту дорогу, — сказал Пассек. — Слезай! — отдал он приказание. — И веди лошадей туда, в тень, направо и налево от дороги! Пятнадцать человек на ту сторону, пятнадцать на эту... Оставаться стоять непосредственно возле деревьев... те, что едут сюда, не откроют нас, а мы будем иметь возможность видеть их и наблюдать за ними на светлом песке дороги. Если это и в самом деле враги, то мы пропустим их мимо и незаметно последуем за ними, в том случае если их число велико; если же их немного, то мы остановим их и возьмём в плен... Никому не трогаться с места, пока я не крикну «ура»; но тогда каждый должен быть в седле.

Его приказания без малейшего шума были точно исполнены. В ближайшую минуту весь отряд уже исчез в тени деревьев; казалось, что и умные лошади понимали всю серьёзность положения — они неподвижно стояли возле своих хозяев. Белая дорога была совершенно свободна среди тени деревьев по обе стороны.

Спустя несколько минут совсем близко послышались стук копыт и фырканье лошадей. Отчётливо раздавался лязг оружия. Затем из темноты вынырнули две фигуры всадников, с маленькими треуголками, с перьями на головах, в синих мундирах с красными отворотами на жёлтой подкладке, в огромных высоких сапогах и в перчатках с раструбами, с карабинами, с примкнутыми штыками при стремени.

— Клянусь Богом, что это — пруссаки, — шепнул Пассек Сибильскому, — неужели произойдёт нападение? В таком случае мы должны во что бы то ни стало задержать их, и пусть мы падём, если это необходимо, но зато в нашем лагере выиграют время, чтобы приготовиться.

Оба всадника проехали мимо. Однако позади них следовал не отряд войск, а дорожный экипаж, запряжённый четвёркою лошадей, большая и удобная карета, с поднятыми оконными стёклами, за зелёными занавесками которых был виден свет. У дверцы ехал офицер с обнажённым палашом в руке. За экипажем следовало шесть драгун — по двое в ряд.

Пассек с глубоким изумлением смотрел на этот странный поезд, почти походивший на транспорт пленного. Он не мог объяснить себе, зачем могли быть здесь, в такой близости от русского лагеря, эти прусские драгуны и этот закрытый дорожный экипаж. В то время как он в нерешительности раздумывал ещё, прусский офицер, ехавший верхом у дверцы кареты, вдруг почти против Пассека скомандовал:

— Стой!