Грегор Самаров - На пороге трона

— Я вполне понимаю это, — ответил граф Сен-Жермен, — но всё же позвольте мне, прежде чем мы двинемся дальше, осмотреть руку господина фон Борница, чтобы обильная потеря крови не изнурила его сил... я немного понимаю в медицине... Кроме того, несколько драгун тоже свалилось с коней, и человеколюбие требует осмотреть их.

— Я не предполагал, что ваш бальзам так скоро понадобится мне, — сказал фон Борниц, возвращая графу флакон, — да и в самом деле моя рана порядочно-таки болит; моя рука одеревенела от потери крови.

Он слез с лошади, подошёл к карете и снял свой мундир. Граф открыл дверцу. Внутри кареты были видны широкое мягкое сиденье с подушками, пред ним прикреплённый к полу стол и маленькие шкафчики вдоль стен кареты.

Граф Сен-Жермен быстро достал из одного шкафчика бутыль с водою и полотняный бинт. Он обмыл рану, капнул несколько капель бальзама на неё и попросил затем оставить раненого офицера в его карете.

Между тем казаки принесли лежавших на земле прусских драгун. Один из них был уже мёртв, а с ранами другого граф управлялся ловко и легко, с уверенностью опытного врача. Затем солдаты были подняты казаками, положены на своих лошадей, и поезд тронулся по направлению к Даупелькену.

Лагерь генерала Сибильского, в котором слышали выстрелы драгун, уже был под ружьём, и пленные пруссаки были встречены громким ликованием. Итак, враг был здесь; русские стояли лицом к нему — предстояла долгожданная битва.

Генерал Сибильский принял графа Сен-Жермена и раненого прусского офицера с изысканнейшею вежливостью, и фон Борниц снова был изумлён, найдя в русской армии, которую он считал ордою диких варваров, манеры самого лучшего и знатного общества. Граф Сен-Жермен представил генералу свой паспорт и охранный лист, подписанный графом Иваном Шуваловым; в этом листе именем императрицы предписывалось всем русским подданным всевозможным образом способствовать наибольшей скорости и удобству путешествия графа Сен-Жермена. Генерал Сибильский тотчас приказал приготовить свежих лошадей, чтобы прежде всего доставить графа в главную квартиру фельдмаршала Апраксина.

Поручики Пассек и Сибильский ехали верхом рядом с дверцей кареты, в которой занял своё место и лейтенант фон Борниц.

Вскоре они достигли и главной квартиры. Окна дома, в котором жил фельдмаршал, были ярко освещены, обычные «рыцари круглого стола» Апраксина — его штат и приятельницы — были ещё в сборе за ужином, который как в кулинарном отношении, так и своею блестящею сервировкою не оставлял желать лучшего даже и при самых прихотливых требованиях.

С изумлённым восторгом приветствовали они обоих офицеров, и младшие адъютанты фельдмаршала с такой сердечностью, с таким товарищеским радушием окружили лейтенанта фон Борница, с изумлением сравнивавшего роскошную обстановку русской главной квартиры с суровою простотою прусского лагеря, что молодой человек, не чувствовавший благодаря эликсиру таинственного незнакомца никакой боли от своей раны, после подневольного поста усердно принялся за прекрасный ужин и не менее усердно отвечал на горячие взоры, какими молодые женщины окидывали интересного пленника.

С беспокойным замешательством выслушал Апраксин донесение Пассека и, казалось, гораздо менее своих офицеров был обрадован тем, что теперь они действительно имели против себя неприятеля. Он прочитал пропускное свидетельство графа Сен-Жермена и с предупредительной любезностью попросил его к столу, приказав вместе с тем приготовить для него помещение и устроить его со всеми удобствами.

Граф своими проницательными взорами пристально оглядел всё общество, очень вежливо, но холодно ответил на приветствие фельдмаршала и отказался от предложенного помещения, так как привык постоянно ночевать в своём экипаже, где он возил с собой всё необходимое. Тем не менее он уселся рядом с фельдмаршалом, всё ещё задумчивым и беспокойным, приказавшим продолжать прерванный ужин.

Граф Сен-Жермен отказался от всех предложенных ему блюд и на удивлённые вопросы фельдмаршала, разве путешествие отбило у него аппетит или ему не нравится его кухня, смеясь, ответил:

— Ваша кухня, ваше высокопревосходительство, превосходна и заслуживала бы моей признательности, если бы я познакомился с ней не в походе, а в вашем доме в Петербурге; но теперь я вовсе не в том положении, чтобы оказать ей честь в действительности, так как уже с давних пор я отказался от животной пищи, которая только отягощает тело, не восстановляя в то же время разрушенной пламенем жизни материи. Регент, герцог Орлеанский [8] Филипп Орлеанский, герцог Шартский (1675—1723) известен в истории Франции в качестве регента, управлявшего с 1715 г. Францией по малолетству её короля Людовика XV. Двор регента отличался особенной пышностью. , очень часто на своих очаровательных ужинах пробовал соблазнять меня действительно большим искусством своей кухни, но никогда его попытки не увенчивались успехом.

— Вы ужинали с герцогом Орлеанским? — в изумлении воскликнул Апраксин.

— Регент очень часто милостиво приглашал меня, — ответил граф так спокойно, как если бы рассказывал о самом обыденном, — и я с большим удовольствием вспоминаю о тех очаровательных вечерах, откуда был совершенно изгнан всякий этикет и где блестящее остроумие не знало никаких границ. На подобных же собраниях мне только приходилось присутствовать в Риме у Лукулла, который точно так же умел выращивать причудливые цветы духовного наслаждения на пышной ниве житейских удовольствий.

— Но послушайте, ваше сиятельство! — воскликнул фельдмаршал, между тем как и остальное общество стало прислушиваться к чудесному рассказу графа. — Лукулл жил почти две тысячи лет тому назад!

— Совершенно верно, — ответил граф Сен-Жермен, — я был тогда римским всадником, назывался Квинтом Метеллой и принадлежал к числу его ближайших друзей; уменье жить Лукулл понимал лучше, чем сумасшедший Сарданапал, безумные оргии которого приводили меня в ужас и которому я не раз предсказывал его печальный конец.

Апраксин громко расхохотался.

— Ну, — воскликнул он, — кажется, вы долго бродите по земле и во всех столетиях завели широкое знакомство!

— Так оно и есть, — совершенно спокойно проговорил граф, — благодаря моему знанию сил природы я обладаю способностью запечатлеть воспоминания различных личностей, в которых я жил на свете, и всегдашним моим стремлением было изучить выдающиеся личности различных эпох.

Всё общество не то со страхом, не то с насмешкой глядело на удивительного человека, самым естественным тоном рассказывавшего такие вещи, какие могло бы только говорить или сверхъестественное существо, или сумасшедший; лишь Апраксин с лёгкой иронией обратился к нему: