Константин Шильдкрет - Царский суд

— За этим дело не станет! — отвечала Танька с улыбкой, хотя кошки заскребли у неё на сердце при этих словах сильнее, чем когда теряла она первый предмет своих увлечений.

Пришла в воскресный день ватага в большое селение — и вечером же, остановись в кабаке, учинила большую попойку. Суббота нахлестался до бесчувствия. А наутро, когда его не хотели или впрямь не могли добудиться, ватага неожиданно скрылась, оставив спящего кабатчику...

Лето было уже на исходе.

В людном селении, случись годовой праздник, как теперь и во вторник, народ гуляет нараспашку. Перед закатом солнца заходили хороводы. В сторонке от дороги, при самом въезде за околицу, подле корчмы, расположились коробейники, разложив на траву самые яркие и блестящие приманки для женского пола: расписные выбойки, платки, перстеньки, серёжки, гребешки, медные запонки дутые. Стоит взглянуть ненароком — и глаза разбегались: не знаешь, что выбирать...

Эта выставка редкостей, на удивленье деревенским покупщицам, мешала им как должно вести хороводы и петь песни — и собрала такую толпу, что трудно было со стороны разобрать, что тут делается. Торг у коробейников пошёл на славу. Меньше продавалось, как водится, на алтыны, а больше на менок, но наличного товара скоро оказалось недостаточно для удовлетворения сильного спроса, и коробейникам понадобилось обратиться к запасу своему — складу товара на дворе. А покуда неудовлетворённые приобретательницы ждали открытия там распродажи с воза — раздался чуть не над ухом звук рожка и показались поводыри с медведями.

Ватага вступила в селение не маленькая: кроме двух стариков, из которых один прикидывался слепцом и выдавал себя за деда четырёх молодцов разных лет и склада, были ещё налицо два подростка, не меньше старших плутоватые. Медведей вели они целый пяток (в том числе две медведицы). Такое количество зверей разом у одних хозяев привлекло кучу любопытных мужиков. Скоро, впрочем, присоединились и молодицы, особенно приводимые в восторг представлением медвежьей пары, — как заигрывает парень с девкой. Косматые скоморохи, по желанию зевак, повторили уже раз с десяток этот образчик своего посильного искусства, когда из корчмы вышел, шатаясь, молодец — весь изорванный и замаранный кровью... Поглядел-поглядел на медвежью пляску да вдруг и сам понемножку начал поводить плечами и руками, словно норовя вступить самолично в состязание со зверями. Пуще да пуще стало его разбирать, и вдруг пустился он вприсядку под нехитрую музыку поводырей.

Наградой удальцу разгульному были общие рукоплескания всех присутствующих, не исключая, кроме приятелей, и самих поводырей медвежьих, подозрительно цедивших сквозь зубы:

— Ай да молодчик! Ай да ухарь!

А величаемый молодчиком и ухарем от этих ли поощрительных слов или просто под накатом безотчётной и непроизвольной жажды развернуться да показать свою удивительную ловкость, входя мало-помалу в задор, всё ближе и ближе подвёртывался к медвежьим парам.

Вот он начал задирать мишуков и медведиц в голову никому не приходившими заигрываниями: то хлестнёт по морде свирепого зверя, скалящего зубы, то подхватит да повернёт дикую Марью Ивановну, словно признавая в ней обыкновенную плясунью; то, изгибаясь сам, как червь на три перегиба, норовит ножку подставить мерно подскакивающей чете Михайлов Ивановичей — и те, сердечные, кувыркнутся, не ожидая этой проделки.

Зрители чувствовали уже боль в животе от беспрерывного, неудержимого смеха, а сами, точа слёзы из очей, продолжали смотреть да закатываться, как вдруг мастерство плясуна было грубо остановлено выбежавшим целовальником. Он успел схватить удальца и дёрнуть к себе так отчаянно, что молодец, потеряв равновесие, пал навзничь почти под самым медведем, наиболее скалившим зубы и рычавшим вследствие заигрываний расплясавшегося ухаря. Ему грозила верная опасность — и единогласный крик ужаса вырвался из всех за мгновение хохотавших глоток, но плясун, в один миг успевший вскочить на ноги, вспрыгнул верхом на грозного своего неприятеля, с рёвом шедшего на поверженного врага понурив голову.

Трудно описать то впечатление, которое сменило при этом общий ужас принимавших участие в разудалом плясуне-гуляке.

Зверя сдержали поводыри, бросившись все к нему. Витязя сняли с торжеством и повели угощать в кабак в сопровождении ворчащего целовальника.

За угощением дело разъяснилось: ухарь оказался задолжавшим кабатчику за выпитое зелено вино, уже третий день им то и дело требуемое, без уплаты денег. Разъяснение дало делу такой оборот, какого прежде всего не мог ожидать сам отчаянный плясун: поводыри выкупили из кабацкого плена парня, обещавшего хороший барыш, если только предоставят ему возможность плясать с медведем.

Решив дело и напоив ещё пенником предмет своей выгодной сделки, поводыри, люди опытные, тотчас подыскали человечка — мигом настрочившего кабалу, с пробелом только имени кабального, так как оказалось, что кабатчик не знал его, а бесцеремонно обращаемый как вещь в собственность вожаков медвежьей ватаги хранил упорное молчание. Это дало сперва повод мнимому слепцу разрешить трудный вопрос об имени самым легчайшим способом: он разрубил гордиев узел написанием первого пришедшего на ум имени и прозванья, окрестив немым дёшево уступленного кабатчиком в кабалу. Так почти и решено было, как мнимый немой гаркнул очень речисто кабатчику:

— Давай ещё мёду крепкого, Ирод... было бы уж за что пропадать!

— Какая те пропасть мерещится, милый ты человек?.. — ласково обратился к гуляке разудалому хитрый плут, разыгрывавший слепца и дедушку. — Нам не жаль, паря, угостить твою милость... И сами-ста хватить не прочь за твоё здоровие; как величать только, не знаем?..

— Субботой батька с маткой прозвали, Гаврилой поп нарёк, а род наш, бают, Осорьины будто... коли я это на белом свете мыкаюсь, а не леший в моей шкуре.

— О, так милость твоя хорошего роду... прощенья просим по приятстве, как, бишь, по родителю-то?

— Много захотел! Ещё и родителя тебе выдать ответчиком за моё безобразье... я один в деле — один и в ответе... — проговорил охмелевший Суббота, залившись горькими слезами при мгновенном просветлении сознанья.

— Малый, видно, и впрямь бывал из порядочных да закрутился... А жаль... видный молодец... Хоша и на службу царскую выставить.

— А ты думаешь, олух, что мы не служивали?.. Вр-рёшь!.. Бывали на Коломне, на смотру два лета да и отбывали всё как надлежит, с нарядом, в полном сборе... Ты что знаешь? Ась? Мишуков цукать?.. Так куда же со мной?.. Не замай!..