Константин Шильдкрет - Царский суд

— Я велю старику явить кабалу безотменно в Новагороде и к нам... ты не перечь. Тут, наклонив к себе голову Субботы, советчик и в ухо ему шепнул: — Там мы старого чёрта скрутим, а тебя высвободим... как есть. А ты по те места не упрямься. А ватажнику накажу я в город идти и стать у нас в приказе в неделю, на крайний срок... А теперя ты, дружок, попомни просьбу нашу и уважь...

Движением пальцев он докончил смысл услуги, ожидаемой от Субботы за благодарность, и махнул ему рукою, чтобы вышел, когда из двери просунулась в избу голова старого ватажника.

Старик внёс на широкой доске, покрытой полотенцами, обильную закуску, где фляги с настойками занимали не последнее место между блюдцами с рыбкой, грибками, блинцами, икоркой и хворостом.

— Ужо, милость твоя, как подкрепишься, мы те удальство Субботино покажем. А Михайлы Иванычи и Марьи Ивановны сослужат служебку на отличку: я им пенничку волью в питьецо.

— А насчёт малого не сумневайся, старина. Я его в чувствие привёл и всё... как есть, наказал из послушанья твоего не выходить. А кабалу ты непременно яви нам в городе, в приказе, неделю с днём преминувши, не больше. Там мы тебе его прикрепим надёжно... А как нам привезёшь — смотри, чтобы чего самому на ся не всклепать, коли упрётся, что рука не приложена да что он... сын боярский!

Умиротворив по наружности обе стороны, находчивый дьяк получил желаемое удовольствие — и, схватившись за бока, не переставал заливаться самым заразительным смехом во всё время представления. Удаль двуногого соперника косматых обитателей леса вырывала не раз крики одобренья дьяка, но раз принятое решение осталось во всей своей силе. С приездом в Новагород опытного кривителя весов правосудия сделаны надлежащие приготовления и приняты надёжные меры, чтобы ни старик ватажник, ни плясун Суббота не избежали расставленных для них дьячьими руками силков.

В отчине Святой Софии перед тем только получен был указ о наборе на царскую службу к дальним тамбовским засекам не меньше сотен двух детей боярских, бывавших в нарядах и смышлёных, чтобы проведывать ожидаемого наезда крымцев.

— Государь, княже милостивый, — докладывая наместнику государеву исполнение по этому наказу, поспешил ввернуть словцо находчивый делец, — теперя-ко ждём мы явки воровской кабалы на одного сынишку боярского... Повели, как явится, приудержать того самого парня у нас в колодничьей... верь Господу, угар такой и проходимец, что лучшего на низовую службу, почитай, и в Москве не найти... А человек, вестимо, заворовался, коли спроворил на себя, на дворянску кровь, кабалу настрочить за одиннадцать рублёв московских... мужику.

— Это беззаконье!.. Как Господь грехи только терпит?! — крестя рот, проговорил простоватый наместник. — За одно за это самое художество достоин бити батоги и послать не в очередь в дикие поля... пусть исправится непутный...

— Я тоже бы думал, что поучить не мешало... да не смел милости твоей докладывать: как показаться мог мой совет холопий.

— Чего показаться тут?.. Вестимо, батоги и батоги... Штобы честь не порочил родительскую и холопство выбил из башки непутной.

— Так изволишь и приговор писать?

— Почему бы нет?.. Я художеству не потатчик.

— Слушаю и выполню... Да и того мужлана не поучить нельзя же... Тако явен воровской его умысел... брать в кабалу человека не по рылу дурацкому. Судебник гласит, что сын боярской теряти вольности не должон, окромя воли великого государя... и кабала на вольного человека, кольми паче на сына боярского, в кабалу не вменится... Значит, яко противнику государевых уставов, кнут мужику-явителю кабалы заведомо воровской...

— Говорить нече!.. — молвил, зевнув, наместник, — Его, мошенника, бити и обивки вбити... да доправить за утружденье наше воеводское и приказное толикое же количество рублёв, сколько поставил воровски...

— И вдвое бы не мешало, государь князь... понеже вор-грабитель людей обирает бездельной потешкой... медвежьими плясками...

— А?! — зевнув во весь рот, изрёк наместник. — И медведи у него... важные? Я, братец ты мой, до мишуков охотник, надо тебе сказать.

— Так не изволишь ли, государь, медведей у мужика отобрать всех сполна?.. Почём знать... может, у такого вора и звери краденые... Не душегубец ли ещё... чего доброго? Копни только его... может, откроется и невесть ещё што...

— Да отправь, друг, в наш посёлок, на Шелонь. А мужика посадить до выправки, как следует.

— А не то вдвое кабальной цены доправить тоже не мешает, ваша честь, княже милостивый...

— Своим чередом, — изрёк наместник, отсылая дельца и растягиваясь на лавке.

Дьяк Суета не опускал воеводских повторений — и как только, не смея ослушаться, прибыли истец-ватажник, разыгрывавший слепого, и ответчик Суббота, он приступил к решению дела их по существу.

Гневно взглянул на подносившего поминок ватажника распалившийся Суета Дементьевич и, словно не узнавая своего недавнего угощателя, величественно спросил его:

— Кто ты такой, человек?

Ватажник смутился и, вытаскивая из-за пазухи кабалу, положил её на поминок; потом, поминок подняв, сунул под него кабалу, а дьяк всё смотрит и примечает. Да как крикнет на опешившего старика:

— Што ж не отвечаешь, мошенник? Что суёшь!.. Давай сюда. Что там такое?

Дьяк взял поминок; вынул кабалу, прочёл её, будто в первый раз видит, да брюзгливо спросил:

— Послухи где?

— Запамятовал, хоть ты што хошь, запамятовал их привести...

— А! А это кто? — указал его милость дьяк на Субботу.

— Кабальный...

— Врёшь! — резко отозвался Суббота, обнадеженный обещаниями дьяческими.

— Кто же ты такой? — спрашивал Суета.

— Сын боярский, Суббота Осорьин.

— Подьячий! — крикнул Суета. — Пиши, братец, что приведён в приказ неизвестный детина, называет себя сыном боярским Субботой Осорьиным. Где помещён... коли подлинно из боярских детей?..

— Батюшка мой, Удача Осорьин, в выставке Дятлово живёт, в Спасском присуде.

— Подьячий! Запросить губного Змеева, есть ли в его губе по десятням Осорьин, где? Послать сейчас по Змеева.

— Чево посылать, он и сам налицо... — входя случайно в приказ, отозвался Змеев и, увидя Субботу, чуть не остолбенел от неожиданной радости: возможности насытить злобу над человеком, навлёкшим на себя его ненависть.

— А я по тебя посылал... Вот неизвестного звания молодец приведён, якобы кабальный, этим старым плутом, а про себя говорит, будто из детей дворянских твоей губы.

— Это правда... Осорьиным, кажись, прозывается... Да спросить надо только его, где пропадал он по сей день.

— Это уже наше дело.

— А чего не моё?

— Воевода нам велел!

— Да ему какое дело?..

— Опять же не тебе знать, коли не спрашивают. Отвечай, коли спросят.