Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги

Было утро. Дымчатое, морозное…

Еще глубокой ночью из Гатчины подтянули к месту предполагаемого боя артбригаду с шестью батареями. Двенадцать балтийских матросов и комиссар бригады Ефим Семенович Карпов находились неотлучно при батареях. Помнили: среди артиллеристов немало ярых эсеров, готовых в любой момент шарахнуть из гаубиц по своим.

Домик на разъезде заняли под командный пункт.

Ранней ранью из Гатчины выступили стрелковые батальоны с пулеметной командой из двадцати матросов и комиссаром полка Свиридовым. Пулеметы и боеприпасы везли на санях-розвальнях.

Казачьи сотни выступили часом позже во главе с председателем полкового комитета.

На прогалинах между голым лесом и железной дорогой, невдалеке от разъезда, где прикипел длинный эшелон теплушек, на котором подъехали воительницы, утром началось сражение. Сперва батарейцы обстреливали позицию мятежниц из орудий. Потом солдаты и матросы с пулеметами на санях-розвальнях, казаки, пешие и конные, взяли батальонщиц в клещи, потеснили к теплушкам. У батальонщиц было пять станковых пулеметов, два ручных да еще минометная батарея. И драться умели — фронтовички.

Рыжая борода, белая смушковая папаха, бекеша, перетянутая накрест ремнями, рыжие ножны и рыжий конь под седлом — не конь, огневище о четырех кованых ногах.

Из рыжих ножен зеркальной сталью вылетела кривая шашка и раздался могутный голос Ноя Лебедя:

— Не посрамим, братцы, казачьего звания, а так и мужского обличья. Бабий батальон подступил к Гатчине, чтоб усмирить наш полк и повернуть на Петроград. Ультиматум прислали. Хрен его знает, как этот батальон перелицовался из красного в белый, ну да разве не казаки мы?! Пощупаем ужо грудастых батальонщиц да всыпем плетей, как следовает! Или нам в юбки вырядиться надо? С богом, братцы!

Дыбятся пораненные кони; мертвые всадники опрокидываются на белое снежное поле, циркают пули, строчат пулеметы, вздымают землю к небу взрывы снарядов и мин.

Бьются не на живот, а на смерть бабы с мужиками.

Смерть в смерть, зуб в зуб. Хорунжий Лебедь и там поспевал, и тут подбадривал: держитесь, братцы! Не прите дуриком на пулеметы. С обхода, с тыла!

Пораненные кони не ржут, а гортанно кричат, взметают комья земли со снегом.

Месят, месят, утаптывают снег. Пулеметы строчат из-за укрытий, из леса. Батальонщицы перебегают — гнутся до земли. Падают, ползут и снова стреляют по казакам и матросам.

Кричит командирша:

— Бейте их, бейте, па-аа-аадруженьки!

А казаки свое молотят:

— Такут твою! Ааа!

— Митрий, Митрий!

Через голову коня падает всадник, и конь через всадника.

— Брааатишки! За кровь мааатросов!

— Ага-га-га-га!

— А, стерва! В бога! Креста!

— Маамааа!

— Крыслов! Эй, Крыслов! Тесни их от леса. Слушай, грю. Тесни от леса!

— Живее, казаки, живее!

— Сааазооонов! Сааазооонов! К балке, живо!.. За линию! За линию!

— Зааа мной, казаки!

Жжжю! Жжю! — свистят мины.

Та-та-та-та-та-та-та-та-ат-та…

Строчат пулеметы с той и с другой стороны. Не менее полусотни казаков скопытились под огнем остервенелых батальонщиц, девять матросов упокоились на веки вечные.

Батальонщицы беспорядочно отступают к эшелону…

Надо было обойти их и ударить с тыла. Не допустить укрыться в эшелоне, не дать им возможности бежать. Ной поспешил к резервной сотне оренбургских казаков под командованием старшего урядника Кондратия Терехова, того самого, который на митинге призывал однополчан к восстанию и свержению Бушлатной Революции — комиссара Свиридова, а Ною грозил виселицею.

Казаки упитанные, мордастые, в изрядном подпитии. Терехов — коренастый, белобрысый, с вислыми золотистыми усами, красномордый, взбуривал на Ноя исподлобья.

— Ну, Кондратий Филиппович, — обратился к нему хорунжий, — видишь, куда, отступают батальонщицы? Надо отрезать их от эшелона. Держи здесь на опушке леса свою сотню, в резерве следственно. Без приказа не трогаться в бой — предупреждаю!

Издали донеслась орудийная перестрелка. И Ной со своим испытанным ординарцем Санькой и казаками-енисейцами ускакали.

— Братцы мои! Это што жа!? — вздыбив коня, заорал Терехов. — Да они нам не доверяют, сволочи! Скоко можно стоять в резерве?! Не доверяют — это точно! Гнать надо батальонщиц! А ну, подмогнем! — гикнул он своим орлам. И те понеслись за ним из укрытия.

Терехов был крепко пьян, но цепко держался в седле.

Они мчались густо, весело и браво, впереди сам Терехов — только усы по щекам раздуваются да шашка винтится над черной папахой. Никто и не задумался в этот момент, кому же хочет «подмотнуть» их командир?..

И вдруг!..

Та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та…

Секут! Секут! Да так плотно, что казаки, сталкиваясь конями, теряя одного за другим, кинулись врассыпную, к лесу.

Вытирая пот с разгоряченного лица лохматой папахой, Терехов погнал одного из казаков:

— А ну, Петюхин! Самолично проверь: хто убит? Поименно!

Васюха Петюхин — фронтовой дружок Терехова, объехал сотню, сообщил: убиты такие-то, десять казаков!..

— А тяжело ранены, до Гатчины не довезти: Петр Кравцев, Никита Даралай — очень тяжело, в голову ранен, Иван Хлебников…

— Помер уже! — кто-то крикнул из леса.

— Ну… туда, сюда… Позор перед полком… О, господи! Я их, стервов живьем возьму!.. — решился Терехов. — Четырех мне надо, штоб добровольно!

— Мы все за тобою, Кондратий Филиппович!

— Четырех, говорю! Ты, братан, как?

— Чаво спрашиваешь? — окрысился златоусый казачина, старший брат Терехова, Михайла Филиппович. К нему присоединились Васюха Петюхин, его двоюродный брат Григорий Петюхин и Михайла Саврасов — пожилой казак.

Терехов подъехал к уряднику:

— На тебя надежда вся, Иван Христофорович. Тяжело раненых отправь в Гатчину. С остатными атакуй батальонщиц. Слышите, взвод Мамалыгина полосует их? Коль приказ нарушили — оправдаться надо! Али заподозрит нас всех в измене Конь Рыжий. С богом, братцы?

Иван Христофорович предостерег командира:

— Не при на пулеметы, Кондратий Филиппович. С обхода возьми, вон с того конца. Откель не ждут. Да тиха!.. Без гиканья!..

Разъехались.

Пулеметчиц захватили врасплох, выскочили с тыла до того внезапно, что те не успели развернуть «максимы» на санках.

Терехов первым вылетел на своем разгоряченном коне к засаде. Он заметил, как одна в шинели и сапогах, с карабином, низко пригибаясь, быстро скрылась в чащобу, внимание захватила другая — целилась в него. Успел рвануть коня в сторону, выстрела не слышал, сбил конем пулеметчицу, изогнулся, полосонув ее шашкой.

Два «максима» были заправлены пулеметными лентами; вокруг утоптан снег, на армейском вещмешке — кружки, три солдатских фляги, термос.