Владимир Муравьев - Слава столетия [исторические повести]

Давно уже Антиох превзошел своего учителя в искусстве стихосложения.

Молодые люди поют сочиненные им песенки, а детский сон про стихи время от времени возвращается и все так же волнует.

Стихи, стихи…

Всю последнюю неделю Антиоху не дает покоя одна книга. Она оттеснила все другие, даже самые любимые. Он перечитал ее, наверное, раз десять, а может, и больше. Но все равно — приходит домой, садится за стол, и руки сами тянутся к ней. Книга эта — переведенный на русский язык роман французского писателя Поля Талеманя «Езда в остров любви, или Ключ к сердцам».

Впрочем, не сам роман, содержащий в себе бесхитростно, но изящно рассказанную историю любви кавалера Тирсиса и красавицы Аминты, так притягивал Антиоха, а вставленные в него песенки и напечатанные в конце книги собственные стихи переводчика Василия Тредиаковского, поповского сына, недавно вернувшегося из Франции, где он учился в Сорбонне.

Тредиаковский писал стихи по–русски и по–французски.

Его французские стихи звучали легко и изящно. Они, пожалуй, не уступали мадригалам прославленного мастера этого жанра Антуана де ля Саблиера, некогда блиставшего в салоне госпожи де Скюдери.

Русские стихи были не так звучны и легки, но по сравнению с тем, как пишут сейчас в России, они могут почесться верхом вкуса и изящества.

Впрочем, надо сказать, сейчас не один Антиох — все читают «Езду». Даже те, кто после азбуки не прочел ни одной книжки, и те хотя по слогам, а читают. Роман вошел в моду.

Говорят, что переводчик готовит к изданию новую книгу, новые стихи…

И в душе Антиох завидовал этому поповичу, который все свое время может отдавать занятиям словесностью.

Между тем Кантемир миновал Земляной вал и вышел на Покровку. Она была так же пустынна и тиха. Лавки и палатки, которые по мере приближения к стене Белого города занимали все больше места по обеим сторонам улицы, оттесняя жилые дома на зады, были уже почти все заперты, и только в двух кабаках виднелся в окнах мутный свет, да над дверьми качались, мерцая, два желтых фонаря. Но и возле кабаков было тихо, мороз загнал людей внутрь.

Вдруг издали, от Покровских ворот, донеслись громкие пьяные голоса, ржание коней, топот копыт. Тихие дома, казалось, еще больше притихли и замерли в ожидании.

Человек восемь — десять всадников, перекликаясь и смеясь, легкой рысцой скакали навстречу Кантемиру. Позвякивали шпоры, гремело оружие; у троих в руках были зажженные фонари. В центре веселой компании ехал высокий юноша, дико хохотавший и мотавшийся в седле из стороны в сторону.

Когда всадники поравнялись с Антиохом, юноша как–то неловко дернулся, и шапка с его головы упала на землю.

— Эй ты, подай шапку! — крикнул юноша Кантемиру, придерживая коня.

Антиох остановился и тихо сказал:

— Я не лакей.

— Да ты знаешь, кто я такой? Я — Долгорукий, брат государыни невесты.

Юноша спрыгнул с коня, вытащил из ножен шпагу.

— Братцы, посветите–ка!

Фонари приблизились к лицу Кантемира. В их колеблющемся свете стали видны серебристый поручичий шарф через плечо, большие черные глаза на бледном женственном лице, сошедшиеся на переносице брови, закушенная нижняя губа. Выражение лица Кантемира, его напряженная поза говорили о твердой решимости защищаться.

Кантемир тоже обнажил шпагу и, отступив на шаг, стал в оборонительную позицию. На подрагивающем острие клинка сверкал красноватый отблеск.

Долгорукий был и выше поручика, и шире в плечах, но, шагнув вперед, он остановился и фальшиво засмеялся:

— A–а, это ты, князь… Твое счастье, что мне сегодня весело. Но второй раз лучше не попадайся на моем пути. — Он повернулся к спутникам. — Эй, шапку!

Несколько рук подхватили упавшую шапку и помогли Долгорукому взобраться на коня.

Компания с гиканьем ускакала.

От волнения Антиох не сразу смог попасть шпагой в ножны.

И было отчего взволноваться. Подобная встреча с князем Иваном Долгоруким не сулила ничего хорошего. Те, кого он начинал преследовать, могли считать себя погибшими. Иван Долгорукий был любимцем и ближайшим другом юного царя. За ним водились дела, которые другим давно стоили бы головы или, по крайней мере, тюрьмы и ссылки, ему же все сходило с рук. А Кантемир не имел даже покровителя, который вступился бы за него в трудную минуту. Он мог надеяться только на себя да на бога. Конечно, если бы жив был отец…

Но князь Думитру умер в 1722 году. В завещании он написал, что оставляет все имущество самому способному из своих сыновей, и указывал, что достойнейшим, по–видимому, будет младший, а впрочем, полагался на решение царя. Три года спустя, когда Антиох еще не достиг совершеннолетия, скончался и Петр и завещание осталось невыполненным.

С кончиной Петра семья Кантемира лишилась и покровителя, и своего исключительного положения. Она стала всего лишь одним из многочисленных дворянских семейств, вовлеченных в круговорот придворной жизни и переходивших в своем вращении на орбиты, все более и более удаленные от центра.

В вихре событий последних лет судьба детей молдавского господаря уже никого не интересовала.

Антиоху, по истечении отпуска, даваемого недорослям, пришлось явиться в полк на службу.

Петр, поощряя способных сотрудников, вознося их, жалуя и награждая, в то же время твердой рукой умерял их гордыню и властолюбие. Все были под ним, а он надо всеми.

При Екатерине I, его наследнице на престоле, главнейшие вельможи во главе с Меншиковым составили Верховный тайный совет из семи человек, который должен был править государством. И тогда, без царской дубинки, все захотели быть первыми: чем Долгорукие ниже Голицыных или Ягужинский — Остермана? Сразу объявилось много обиженных, обойденных, отстраненных. Да и в самом совете между его членами шла скрытая, но жестокая борьба.

Когда же после двухлетнего царствования Екатерины I императором стал одиннадцатилетний сын царевича Алексея Петр II, борьба разгорелась с еще большей силой.

Государственная машина крутилась по инерции, а стоявшие у власти вельможи вели интриги, в которых уже не было никакого политического смысла, а один личный или семейный интерес.

С помощью Ивана Долгорукого юный царь изведал отраву разгульной жизни и со всем пылом подростка, желавшего казаться взрослым и самостоятельным, предался развлечениям, охоте, ночным кутежам, предоставив родственникам своего любимца заниматься государственными делами.

А Долгорукие между тем не теряли времени зря. Три места в Верховном тайном совете заняли трое Долгоруких: князь Василий Лукич, князь Алексей Григорьевич и князь Михаил Владимирович. Но из остальных членов Верховного совета фактически только один князь Дмитрий Михайлович Голицын смел иметь свое мнение, двое других — канцлер Головкин, дряхлый и трусливый старик, и вице–канцлер Остерман, бывший воспитатель царя, — в счет не шли.