Дмитрий Гусаров - Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

— А с Левой Левиным?

— Несколько раз я бывал у него в доме.

— А он?

— Не помню, один или два раза…

— А не вспомнишь ли, зачем Лева Левин приходил к тебе 12 июня этого года?

— Это день моих именин.

— Кто еще был?

— Володя Иванов, наборщик из типографии Каца.

— Чем же вы занимались в тот вечер?

— Тем же, чем все занимаются на именинах.

— Все пьют водку. А вы — люди непьющие, некурящие.

— Почему же? На именинах и выпить не грех.

— А Лазаря Яблонского, наборщика из типографии Каца, ты знаешь?

— Да. Когда я был еще мальчишкой, он иногда приходил к нам в губернскую типографию.

— Зачем?

— Не помню. Кажется, по поводу создания союза типографщиков или какой–то кассы взаимной помощи.

— Ну, это было уж очень давно. А попозже ты с ним не встречался?

— Нет…

— А Менделя Ашкенази ты знаешь?

— Нет, не знаю.

— Как же не знаешь? Разве ты не бывал на сходках в 1907 году?

— Нет, никаких сходок я не знаю.

— Конечно, конечно… Теперь ты будешь говорить, что не знаком с братом твоего дружка Абрамом Рыбаком, который выслан сюда из Петербурга под надзор полиции?

— Так, что ли?

— Нет, почему же… Я знаю, что у Давида есть брат, но я не знаком с ним.

— Так–таки ни разу и не встречался?

— Нет.

— Скажи–ка, приятель… Ты никогда не страдал расстройством умственных способностей? Может, бывает пропадение памяти, помутнение мозга или еще что–нибудь?

— Нет, не бывает.

— Тогда объясни мне, пожалуйста… Что занесло тебя, русского парня, на плечах у которого семья, в эту гнусную жидовскую компанию? Посмотри, кто тебя окружает? Левины, Рыбаки, Яблонские, Ашкенази… Надо быть круглым идиотом, чтобы не понимать, как подло использовали они тебя в своих целях… Хитростью и обманом они завлекают в свои сети таких простодушных зеленых сосунков и приносят, на алтарь этой чуждой русскому народу революции все новую и новую кровь… Русские убивают русских! Им только этого и надо. Разве ты не видишь, как дешево они тебя купили?

— Меня никто не покупал. Я действовал один и никаких сообщников у меня не было.

— Разве я говорю о сообщниках? Чаще всего в кровавых делах их среди сообщников не оказывается… Их тактика незаметно науськивать, подстрекать…

— Меня никто не подстрекал. Я действовал сам.

— Выходит, ты просто идиот… Надо быть, совершенно ненормальным, чтоб броситься с ножом на такого физически сильного и, скажу тебе, ловкого человека, как Иванов. Да еще в присутствии Ишанькина… Они били тебя при задержании?

— Н–нет.

— А ведь у нас, знаешь, иногда и бьют. И очень больно бьют… Что делать прикажешь, если вот такие идиоты с ножами кидаются, а потом молчат, благородство показывают. Сиди, сиди… Я бить тебя не стану. Незачем. Твое дело совершенно ясное… Вот сегодня произведем обыски, арестуем Левина, братьев Рыбак, и цепочка замкнется… Уж они–то молчать не станут, уверяю тебя…

— Я действовал один.

— Ну, ладно. Не спеши, а то пожалеешь… Сейчас тебя отправят в тюрьму, и там будет достаточно времени обдумать свое положение.

Когда увели арестованного, Самойленко–Манджаро позвонил в тюрьму и распорядился содержать Анохина в строгой изоляции, выдать ему карандаш и бумагу, и о всех вызовах на допрос к судебному следователю предварительно ставить в известность жандармское управление.

Потом через городского пристава Космозерского он приказал начать немедленно обыски по намеченным адресам.

Каменное здание тюрьмы, расположенное на окраине тогдашнего Петрозаводска и отделенное от него широким пустырем, называемым Тюремной площадью, одиноко и грозно возвышалось над городом. Издали, поверх глухого забора, тускло поблескивали перечеркнутые металлическими решетками окна камер верхнего этажа. Это здание сохранилось и сейчас, но, зажатое со всех сторон жилыми домами, оно давно уже потерялось в городе и не производит того мрачного и устрашающего впечатления, какое оно должно было производить на горожан по замыслу его основателей.

Анохин под конвоем двух полицейских стражников был доставлен в тюремную канцелярию.

Время близилось к полночи, но в канцелярии поджидали прибытия нового заключенного сам начальник Петр Ильич Кацеблин и несколько надзирателей. Всех их Анохин знал в лицо — Кацеблину он доставлял газету, а надзирателей часто встречал на улицах. Когда Петр начинал службу в типографии, ему доводилось бывать и в этой комнате. Стражники у ворот, чтоб самим лишний раз не ходить в канцелярию, иногда пропускали рассыльного на территорию тюрьмы: «Одна нога здесь, другая — там, мигом!» Потом такие допуски прекратились.

Пока оформлялась расписка о доставке заключенного, Кацеблин молчал, но как только полицейские стражники ушли, он бодро и даже весело обратился к Анохину:

— Ну, тезка, и ты к нам? Добро, дружок, пожаловать! Ай–ай–ай! Пошалил, значит? Ну–ну, не огорчайся! Не ты, браток, первый, не ты и последний… Вот только статейка–то у тебя неудобная. Что ж ты с ножом? Ну, дал бы в морду, а то прямо с ножом… Нехорошо! Помнишь, как ты, мальчишкой еще, все просился тюрьму посмотреть, любопытствовал, значит? Теперь вот и познакомишься! Глядишь, на пользу пойдет!

Петр никогда ничего не просил у Кацеблина и даже, наверное, ни разу с ним не разговаривал… Он и теперь молчал, сумрачно глядя себе под ноги.

Его зачем–то еще раз обыскали. Надзиратель принес тюремную одежду. Переодеваться посреди комнаты на глазах у стольких посторонних людей было неловко. Хотелось отойти хотя бы за шкаф, но и начальник и надзиратели вели себя так, словно бы только и ждали посмотреть как он станет переодеваться. Потом долго и обстоятельно заполняли тюремное дело, измеряя рост, вес, определяя цвет волос, глаз и особые приметы. Несмотря на всю тщательность осмотра, особых примет так и не нашли, и написали: «уродливости и уклонений от нормы не замечено».

Кацеблин сам проводил Петра в заранее приготовленную камеру–одиночку. Пока шли по коридорам, освещаемым висячими лампами, по–отечески выговаривал:

— О матери подумал бы! Места себе старая не находит… Даже сюда, к тюрьме, вечером прибегала… Думаешь, легко ей теперь?

Петр молчал. Надзиратель отпер камеру, зажег на столе свечу, отомкнул наглухо приделанный к стене топчан и, поджидая начальника, остановился у порога.

— Ступай, ступай! — махнул ему Кацеблин, присел на единственный стул и спросил Анохина: — Нож–то где взял? Неужто специально покупал, для этого?

— Сам сделал, — буркнул Петр.

Допросы и осмотры так надоели, что остаться одному даже в этой мрачной камере казалось ему огромным счастьем.

— Еще хуже! Преднамеренное, заранее подготовленное покушение на убийство.