Дмитрий Гусаров - Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

— Я не отказываюсь.

— Да еще на жандармского чина!.. Ты–то хоть знал ли, кто такой этот Иванов?

— Знал.

— Ну, а не вышло–то почему? Может, в последнюю минуту одумался?

— Нет.

— Плохо твое дело, парень. Совсем плохо. Было тут в прошлом году такое же… Он тут рядом, неподалеку сидел.

— Кузьмин, что ли? — недоверчиво спросил Петр.

— Ты знал его? — оживился Кацеблин.

— Не знал, но слышал.

— Слышал? — Кацеблин недоверчиво усмехнулся и покачал головой: — Глупые вы, ребята... Ой, глупые! Что Кузьмин, что ты! У Кузьмина, правда, несколько иное было… Не просто уголовщина, а преступление с политическими целями… Тайный советник, сенатор, председатель Петербургской судебной палаты! А тебе–то на кой леший этот Иванов сдался? Подумаешь, шишка какая — жандармский унтер–офицер!?

— Он не унтер–офицер, а сыщик! Людей выслеживает, под каторгу подводит! Да и каких людей?! Собака он последняя, а не человек.

— Ну–ну, не шуми! — Кацеблин встал, подошел к Петру, даже руку на плечо положил, — Разве ж он виноват, что служба у него такая… Может, у человека семья, дети… Мало ли как жизнь складывается...

— Нет у него никакой семьи.

— Вот что, парень, скажу я тебе! Зря ты себя за политика выдаешь… Только себе хуже делаешь, да и начальству в губернии вон хлопот сколько! О матери подумай. Ну, я пошел… Если сказать что захочешь, меня проси позвать… Ей–ей, советую — одумайся пока не поздно! По–соседски советую.

Дверь захлопнулась, загремел металлический засов, сухо щелкнул тюремный замок, и голос надзирателя приказал:

— Гаси свет, ложись спать!

Из городской полиции Самойленко–Манджаро направился в губернское жандармское управление. Приказав дежурному вахмистру сварить кофе, он прошел в свой кабинет, несколько минут посидел в мягком, кресле, собираясь с мыслями, потом открыл сейф и выложил на стол все дела с перепиской по охране за последние три года.

Дел было много — целая гора разномастных папок под грифами «секретно» и «совершенно секретно», большинство из них подполковник отлично помнил, так как все они прошли через его руки, но у него была давняя привычка — раньше чем браться за новое дело, обязательно полистать, не доверяясь памяти, прежнюю переписку. Часто какой–либо пустяк оказывался той ниточкой, которая накрепко связывала прошлое с настоящим.

Прежде всего он просмотрел журнал наружных наблюдений, который велся на основании донесений тайных осведомителей и штатных филеров. Так и есть — Иванов не ошибся: Анохин несколько раз замечался с Рыбаком и Левиным. Ему даже присвоена агентами кличка — «Седой».

Теперь нужно проверить, с кем встречались за это время Левин и Рыбак. Сделать это нетрудно — надо лишь заглянуть в сводный отчет, где столбцом выписаны все наблюдаемые под их кличками, а напротив — дни встреч и порядковый номер того, с кем замечался.

Чаще всего Левин встречался с «Лекарем». «Лекарь» известен Самойленко–Манджаро. Это фельдшерский ученик Иван Николаев Новожилов. Против его фамилии еще в 1906 году чьей–то незнакомой рукой сделана приписка — «родной племянник Рысакова, убийцы императора Александра II». Да, это была бы заманчивая нить, если бы Новожилов еще весной не уехал в деревню?

Год назад Самойленко–Манджаро привлекал его к дознанию по делу Кузьмина, но достаточных улик не оказалось… Как жаль, что в журнале нет ни одной пометки о встречах Анохина и Новожилова! Однако эту возможность не надо упускать из виду. Теперь — Давид Рыбак… Его встречи внешне безобидны. Чаще всего замечался о учениками из мастерской Патиевского — Гришей Каменер и Нахимом Пивоваровым.

Его старший брат Абрам, после возвращения из Петербурга, держался осторожно. Посмотрим, что покажет обыск…

С удовольствием выпив две чашки черного кофе, принесенного вахмистром, Самойленко–Манджаро принялся за дела с перепиской.

Каждый раз он открывал их с каким–то приятным внутренним трепетом и читал, наверное, с неменьшим упоением, чем его жена новые романы современных писателей.

Донесения, опросы, протоколы, показания!.. Сшитые в одну папку разные бумаги! Нередко они вроде бы даже и не связаны одна с другой. Разве могут они сказать постороннему человеку то, что говорят сердцу Самойленко–Манджаро. А ведь каждая из них — это целый сюжет, какого не придумает ни один нынешний сочинитель. В последние десять лет Самойленко как–то незаметно стал считать себя близким или но крайней мере не чуждым литературе на том основании, что в Александровском военном училище он шел курсом старше нынешнего известного писателя Александра Куприна. Он даже и не помнит, были ли они знакомы, возможно, что и нет. Но одно то, что Куприн ходил когда–то под ним в «фараонах» (а всех младшекурсников в училище звали «фараонами»), ставило, по мнению Самойленко–Манджаро, его в какие–то особые отношения с писателем. Он даже подумывал, что как–нибудь потом, когда выйдет в отставку, навестит однокашника и подарит ему десяток–другой занимательных историй.

Вот сколько их, этих готовых сюжетов, с фабулами и экспозициями, с завязками и развязками, то есть со всем тем, что необходимо каждому произведению изящной словесности.

Каждый раз, открывая первую папку за 1906 год и читая донесение агента, подполковник не может сдержать улыбки. В декабре 1905 года, когда в Москве подавлялся вооруженный мятеж, в Петрозаводске состоялось многолюдное собрание, на котором эсеры излагали свою программу социализации земли. В первом ряду сидел губернатор Протасьев и «одобрительно», как пишет жандармский агент, «отнесся к оглашаемой декларации». До какой растерянности и наивности докатился в тот период нынешний начальник губернии! Не оттого ли он столь требователен и педантичен в охранных делах теперь! Интересно, довел это до сведения Петербурга тогдашний начальник жандармского управления Бабкин? Наверное, нет…

А вот другой — это уж совсем и грустный и смешной случай.

Весной 1907 года с первым пароходом прибыл в Петрозаводск вновь назначенный начальником губернского жандармского управления полковник Загоскин. На пароходе он познакомился с молодой красивой курсисткой, которую пригласил давать его детям уроки. К удивлению агентов и губернских чинов, встречавших Загоскина на пристани, полковник проявил об учительнице поразительную заботу, сам посадил ее в жандармскую коляску и отвез вместе с багажом к ее дому. Лишь много позже Загоскин узнал что учительница эта — член Петрозаводского комитета РСДРП дворянка Галина Станиславовна Тушовская, а ее багаж — это набор преступной литературы, который так и пропал тогда из глаз агентов. Что и говорить, до приезда Самойленко–Манджаро здесь в охранных делах царила полная безалаберность.