Евгения Гинзбург - Доднесь тяготеет. Том 1. Записки вашей современницы

Вчера вечером о Пятницком думала со злобой: как он смел допустить нас до такого издевательства?

На Пятницкого вся обида горькая. Отдал своих детей на растерзание, какие деньги, во всем ограничиваемый и отдал этим, кто грабит, и вещи и деньги. Но кто же эти люди? В чьей мы власти? Страшный произвол, и все боятся. Опять схожу с ума, что я думаю, что я думаю?

<���Постепенно мама начинает понимать, что в НКВД действуют преступники — политические и уголовные. Вероятно, к ней приходят мысли о том, что Сталин и Ежов — тоже преступники, главные преступники, но эти мысли еще не завладели ею целиком, как это случилось позже: летом 1939-го она мне об этом четко сказала, в Карлаге. Теперь же она терзается в сомнениях. Она правильно упрекает отца в том, что он не предупредил ее о методах, которые практиковались в НКВД, не принял меры против кражи денег и вещей из квартиры в Москве, где преступники из НКВД хозяйничали без хозяев. Отец должен был знать, как НКВД проводит аресты и обыски. Теперь мы знаем, что 24 июня 1937 г. на пленуме ЦК ВКП(б) он выступил против Сталина, против его предложения — предоставить Ежову чрезвычайные полномочия; он выступил за усиление партийного контроля над действиями НКВД. Что же касается средств к существованию после возвращения семьи в московскую квартиру, то можно было сорвать печать на двери в кабинет отца. Там была богатая библиотека, политическая и художественная. Можно было продавать книги. На балконе этого кабинета-спальни отца стояли цветы, они погибали без воды, и мама страдала из-за этого. Но ни она, ни я — а мне было уже 16 лет — не посмели войти в кабинет отца. Может быть, это и к лучшему: иначе мама могла подумать, что меня арестовали именно за этот поступок, а арестовали меня через несколько месяцев; и тогда она упрекала бы себя в моем аресте.>

Сегодня консультировалась по поводу моего проекта с Б. П., он внес большие изменения, если их принять, нужно большое напряжение в работе в короткие сроки, если оставить мои некоторые вопросы, документации не будут вообще разрешены, но мне больше советоваться не с кем. Придется проработать «рабочий наряд». Самая трудная для меня работа.

На работе меня сторонятся, а сильное желание как раз иметь от людей какую-то поддержку, хотя бы вниманием, советом. Я, кажется, поступаю не как организатор (трудового процесса). Ежедневно стираю после работы, то есть сначала обед, потом 30 минут почитать «На Востоке» Павленко, а потом — стирка, непроизводительный труд в этой области: нет соды, нет приспособления.

Сегодня получила зарплату 170 рублей, вычли за заем и так далее, а бабушке я дала 150 рублей, дедушка дал бабушке за 1/2 месяца 80 рублей, вот и живи как хочешь. Кажется, скоро будем по-настоящему голодать. Продать ничего не умею.

Игорь лежит целый день и сегодня даже не выходил…

Встретила в метро Ночину О. П.… Она смотрела на меня, но не поздоровалась, я тоже. Потом в вагон вошел тов. Лапьер — железнодорожник, что с Пятницким хорошо был знаком, он увидел меня и все время смотрел в другую сторону от меня.

Газету сегодня попросила через бабушку от А. Г. Зеленской (родственница А. Г. Сольца, жена И. А. Зеленского; ее муж арестован, и она живет у Сольца). Я ей сама принесла через два часа. Очень боюсь за письмо, которое послала директору Артека. Как бы мне за это не отомстили, ну уж теперь не вернешь. Ой, тяжко: хорошо бы не проснуться совсем.

22.07 был очень тяжкий день для меня. Работать я не могла, не было сил; мысли о выселении без денег — неизвестно куда и как — совсем меня измучили. Инженер Шварц, заметив мое тяжкое состояние, предложил мне бросить детей и уехать куда-нибудь под Москву, чтобы издали наблюдать за ребятами и помогать им, из того расчета, что без меня и отца — детей правительство не бросит. Это, конечно, не так.

Правительство, конечно, обратит внимание на ребят, только после того, как они дойдут до крайнего бедствия. Игорь может покончить с собой, Вова станет беспризорником. Об этом даже никто не узнает, потому что вообще никто не интересуется.

После обеденного перерыва пошла в партком, там был дежурный, тов. Жарких. Я ему высказала мысль, что не справлюсь с возложенной на меня задачей прокормить ребят… на 350 руб. Он указал на то, что большинство населения живет в таких условиях, что ведь я была женой ответственного работника, я жила в лучших материальных условиях и что, когда я стала женой «врага народа» Пятницкого, я не могу претендовать, так же как и дети «врага народа» не могут претендовать на благоприятные условия, и сразу же сослался на себя, что он имеет ребенка и жену, которая не работает, и что до сего времени он жил на 450 рублей и квартира не была такая, «как у вас, ничего, приспособитесь». В общем, ко всему подход исключительно шкурный, дескать, вот я в каких условиях жил, а ты «враг народа» и т. д.

Итак, неужто обречены мы на такое поругание, на такое бесчеловеческое отношение? Да, я ему еще сказала, что старший сын со дня ареста <���отца> не выходит из дому, что он нервно заболел. На это Жарких сказал: «В 16 лет парень должен начать работу, а не лежебочничать, в это время я уже работал. Ничего, пусть и он попробует, как зарабатывают себе хлеб. Нечего распускать себя, никто его не накормит, если сам не заработаешь. А если издеваться кто будет, голову снесем за ребят», — вот как сказал Жарких.

После работы стирала две простыни — ничего, справилась. К 12-ти освободилась, и ничего не осталось для жизни. Легла.

Вчера, 23.07, работала плохо: горе никак не тупеет, только боюсь его высунуть наружу — боюсь думать о Пятнице…

Не стирала, пошла вечером к Жабе <���А. Г. Зеленской> на пятый этаж. Она хоть и дрянь, но все же, из любопытства или иного чувства, не боится со мной говорить. Я, по правде сказать, пошла к ней, чтобы узнать, что бы она в моем положении предприняла… Она сказала: «Не медли продавать имущество из расчета жить в одной комнате». Я сказала: «Нет знакомых». Она: «Объяви в газете и на службе. В комиссионный магазин не стоит продавать, так как скупают за бесценок». Жаба не издевалась и была пряма, как всегда. Она сказала то же, что и Жарких, что так живут все служащие страны, что никто мне не посочувствует, что никому не надо жаловаться, что «у тебя все же положение лучше, чем у меня и Арона» <���А. А. Сольца>. «Чем же лучше?» — «Ты еще не старая, красивая баба, и сил у тебя больше». Вот мое преимущество — так она говорит. «А дети быстро обживутся в новых условиях. Им легче». Все это было тяжко, очень тяжко слушать, потому что внимание, которым нас окружал Пятницкий, было действительно невелико. Он весь был в работе, и жили мы так тихо и незаметно, что, очевидно, у всех, кто хапает, у всех Ляпкиных-Тяпкиных — а хаповых большинство, — сложилось такое мнение. И это-то и было ценно для меня в Пятницком, что он скромнейший и честнейший человек, что мы у него пятое блюдо, и если что имели от власти, так это самотеком, даже дачи не имели, пайки не всегда получали, только в последние два месяца, после процесса (Пятакова, Радека и др.), Наташа навязала паек, а я не отказалась.