Дмитрий Миропольский - American’ец [Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого]

— Американец, поди, совсем рехнулся. За простую девку эдакие деньжищи?!

Пашенька, подняв глаза на графа, его же движением наугад зачерпнула со скатерти в пригоршни, сколько чего попало.

— Это вам, ромалэ, чтобы лихом не поминали! — крикнула она и через голову бросила щедрый подарок цыганам, осыпав их драгоценным дождём.

Гомонящие цыгане принялись толкаться, отбирая друг у друга деньги, а Пашенька снова затянула скатерть узлом и поднялась на ноги.

— Выбрала? — спросил по-цыгански барон, неподвижно застывший среди толчеи.

— Влюбилась. — Девушка тоже перешла на свой язык; щёки её налились румянцем. — С первой минуты, как увидела. Все дни о нём думаю.

Старик печально покачал головой.

— Из волка кобылу не сделаешь. Барин молодой. Завтра другую захочет, или барыню встретит, или ещё какой чёрт его по рёбрам ударит — что тогда?

— С ним хоть в ад кромешный, лишь бы вместе. Ты сам учил меня: жить счастливо хочешь — не слушай, что птицы поют!

Пашенька тряхнула копной смоляных кудрей, подхватила с травы узел и улыбнулась Фёдору Ивановичу, примолвив по-русски:

— Едем!

К ночи на дачу Нарышкина пожаловал Николай Петрович Резанов. Труды над инструкцией отняли несколько мучительных дней; теперь же, получив подпись государя и разведав преинтересные тайны покупки британских кораблей, камергер снова разрешил себе отдых.

Николай Петрович пребывал в благодушном настроении, к тому ещё и хозяин дачи встретил его с распростёртыми объятиями. Конечно, он уже прознал об очередном успехе приятеля и велел сервировать им отдельный стол в кабинете: многочисленные гости, падкие на дармовое угощение с развлечениями, не спешили отъехать — гуляния на даче и в парке продолжались.

— Отменно, отменно всё складывается! — приговаривал Нарышкин, потчуя Резанова закусками и собственноручно подливая обоим вина.

За трапезой камергер немного захмелел, сделался словоохотлив, обстоятельно рассказал подробности своей победы над Крузенштерном и, в достаточной мере удовлетворив любопытство обер-гофмаршала, между делом поинтересовался:

— А что, цыган ты не погнал ещё?

— Ну зачем же… Пляшут, поют, гостей развлекают. Хочешь — пойдём, взглянем.

Николай Петрович последовал за хозяином в парк, отвечая на поклоны случайных гостей, которые попадались им по дороге. В свете факелов у помоста для цыганских танцев Нарышкину с Резановым поставили диваны, крытые коврами со множеством подушек.

— К нам прие-ехал, к нам прие-ехал, Николай Петрович да-а-а-арагой! — гортанно заливался хор цыганок под оглушительный перезвон гитар.

Зеленоглазая девчонка в сопровождении горбатого цыгана с ручным медведем на цепи поднесла Резанову традиционную рюмку. Камергер выпил и опустился на подушки. Они с Нарышкиным возлегли, словно римские патриции; отведали мороженого и посмотрели зажигательный танец, сопровождаемый дробью каблуков по помосту.

— Что-то не вижу я той, давешней, — заметил Николай Петрович с нарочитым безразличием. — Как, бишь, её звали?

Нарышкин усмехнулся.

— Полно, друг мой, не мог ты Пашеньку забыть. Я уж битый час жду, когда ты про неё спросишь… Эй, любезный, — окликнул он ближайшего цыгана, — Пашеньку нам позови!

Цыган отчего-то замешкался, потом отвесил неловкий поклон и скрылся в темноте.

— Твоя правда, — признал Резанов, немного досадуя на проницательность приятеля, — помню, потому и увезти хочу нынче же. В конце июля экспедиция снимается с якоря. Всего ничего осталось душу отводить, каждый день на счету.

К диванам, на которых раскинулись хозяин дачи с гостем, подошёл цыганский барон в неизменном сюртуке и обратился к Нарышкину:

— Звать изволил, барорай?

— Изволил, да не тебя, — ответил тот. — Сей же час Пашеньку давай сюда. Мы с Николай Петровичем заждались.

— Я деньги привёз, — прибавил Резанов, покачивая на ладони увесистый кошель. — Это золото.

Седой цыган кашлянул в кулак.

— Не надо ждать, барин. Нет Пашеньки в таборе. Американец её забрал.

— Какой американец?! — Николай Петрович не поверил своим ушам и в недоумении переглянулся с Нарышкиным. — Какой ещё американец?! — Он поднялся с дивана и подступил к старику, готовый схватить его за грудки. — Какой американец, говори!

— Нам господ не представляют. — Цыган спокойно пожал плечами. — Как люди зовут, так и мы. Этого барина другие Американцем называли. Дал денег — Пашенька с ним и уехала. Много дал.

Лицо Резанова свело судорогой.

— Что за чёрт?! — прошипел он; в памяти мелькнул рассказ Огонь-Догановского про американца, который помешал наказать князя Львова. — Александр Львович, ты-то хоть знаешь, о ком речь?

— Ну помилуй, откуда? — сказал, поднимаясь, Нарышкин. — Ко мне всякий день сотня-другая гостей жалует, а иной раз до тысячи случается. Почитай, весь Петербург здесь побывал. Дай бог одного из десяти в лицо припомнить.

Николай Петрович ткнул пальцем в грудь старого цыгана.

— Кто он? Как выглядит?

— Молодой, чернявый, крепкий, — с прежним спокойствием ответил барон, незаметно стиснув набалдашник трости. — По платью офицер.

— Какого полка? — быстро спросил Резанов, но старик опять пожал плечами: в гвардейских мундирах он не разбирался.

За деревьями парка гулко бабахнули мортиры. В ночном небе один за другим распустились искрящиеся огненные цветы — это начался фейерверк, обещанный Нарышкиным. Все бывшие в парке задрали головы и восхищённо замерли, только Резанов, плюнув, пошёл прочь.

— Опять! — в бешенстве повторял он, ударяя кулаком кошель с золотом. — Опять американец поперёк дороги!

Фёдор Иванович в три безумных дня утолил страсть к игре и за карточным столом в полной мере испытал судьбу свою, мимоходом исправляя её ошибки…

…а следующие три дня безумствовал в постели, утоляя страсть чувственную. Он уединился с Пашенькой и не выпускал её из объятий, сказавшись на службе больным. Первые сутки обед, принесённый денщиком под дверь спальной, так и остался нетронутым. К ночи оголодавший Фёдор Иванович всё же кликнул позабытого слугу, спросив закусок и вина: ими любовники подкрепляли силы в следующие дни.

Первый опыт амурных дел Фёдор Иванович приобрёл ещё в отрочестве — с тугими смешливыми селянками в родительском имении под Кологривом. Петербургские проказницы добавили разнообразных умений лихому гардемарину. Теперь он щедро делился тем, что знал, с юной цыганкой: Пашенька быстро постигала премудрости любовной игры, к тому ещё и сама она оказалась редкой затейницей. Днём и ночью страстный рык Фёдора Ивановича и сладкие стоны его пассии были слышны далеко за пределами спальной, давая пищу нескромным шуткам насчёт истинной причины графской болезни.