Дмитрий Миропольский - American’ец [Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого]

Сам Резанов при переходе экватора упоминал про Стеньку Разина и беспощадный русский бунт, но по прибытии в Бразилию жил в доме губернатора, пользовался интимными услугами приходящих дам — и остался в неведении о встречах команды с местными жрицами любви. Американские порты в этом смысле ничем не отличались от портов Европы, и на бразильский берег, населённый португальцами, матросы могли сходить без опаски — это было своего рода поощрение, которое каждый старался заслужить. Здесь же, в окружении дикарей, стоило держаться корабля: любая вылазка на чужую территорию грозила гибелью. Да и как ещё мог совладать капитан с распалёнными страстью моряками, которые оказались на расстоянии вытянутой руки от сотни нагих женщин, готовых на всё за кусок старого железного обруча?

— Похотливые животные! — повторял Резанов. — Это не райский остров, это гнуснейшее вместилище разврата, населённое похотливыми животными!

Крузенштерн тяжело вздохнул и молвил:

— Днём вы могли видеть, как эти бедные творения весело резвились, словно дети, не имея ни малейшего понятия о своём жалком положении. Дикарки развратны куда меньше европейских дам! Если тех в случайные объятия действительно толкают похоть и алчность, то этих поощряют их собственные мужчины, равно как и крайняя нужда в железе…

Лёжа в тесном гробике своей каюты, Фёдор Иванович сквозь дрёму слышал монотонный голос капитана и крики Резанова. Воспоминания об интрижке с блудливыми англичанками и о неистовых ночах с Исабель были достаточно свежи, однако времени прошло уже немало: когда бы не брезгливость — он, пожалуй, согласился бы сейчас ненадолго поменяться местами с каким-нибудь матросом.

В меркнущем сознании графа соблазнительно изгибались белозубые женщины с тёмной кожей, блестящей от кокосового масла. Фёдор Иванович провалился в сон и провёл весьма беспокойную ночь.

— Вашсиятьство, а негры капитану свинью подложили! — зубоскалил на следующее утро Пашка, развлекая графа.

Оказалось, с рассветом король Тапега прислал Крузенштерну весьма упитанного борова. Капитан почёл это знаком гостеприимства, Робертс же продолжал утверждать: на острове принято выпрашивать подарки, но не отдариваться в ответ.

— Возможно, вы недостаточно точно перевели мои слова, — предположил Крузенштерн, — и королю показалось, что давешний попугай продан ему, а не подарен. Однако теперь я знаю, что здесь торгуют свиньями. Это хорошо, — сказал он и распорядился держать под замком топоры, ножи и гвозди, предмет особенного интереса дикарей в любой части света. На эти ценности капитан рассчитывал выменять свиней…

…а пока назначил вылазку на остров для ответного визита королю и разведки места, где можно пополнить запас пресной воды. Приязнь, которую выказал путешественникам Тапега со своей роднёй, равно как и миролюбие прочих островитян, подавали надежду на мирный приём по прибытии на берег, но Крузенштерн из предосторожности всё же собрал вооружённый отряд. В одной шлюпке с ним отправились большинство корабельных офицеров — каждый с двумя пистолетами и саблей, — вторую заняли шесть человек с ружьями; пистолеты и сабли были также у всех гребцов.

Граф Толстой настоял на своём участии в вылазке и вооружился до зубов. Николай Петрович, глядя на его бравый вид, без боязни присоединился к отряду. Прочим кавалерам свиты с оставшимися на борту офицерами и матросами поручили охранять корабль до возвращения разведчиков. Крузенштерна смущала многочисленность туземцев, которые на лодках и вплавь по-прежнему окружали «Надежду», предлагая свои товары; к тому ещё целая толпа виднелась у берега бухты. Капитан не желал допустить, чтобы в отсутствие части охраны на корабле появились чужаки. Для острастки был сделан пушечный выстрел, а на грот-мачте поднят красный флаг. Робертс добавил от себя ещё кое-что: он взял рупор и, обратившись ко всем островитянам, которые только могли его слышать, громогласно крикнул:

— Табу! Табу! Табу!

Морякам британец пояснил:

— Для местных это самое страшное слово. Табу — значит, сюда нельзя никому и ни в коем случае. От корабля они вряд ли уйдут, но не станут пытаться взойти на борт.

С тем две шлюпки перевезли отряд Крузенштерна к берегу.

Поход возглавили Робертс и Фёдор Иванович, который вёл на шлейке макако-аранью. Обезьяна ошалела от радости, после долгого заточения на корабле снова увидав зелёные деревья. Она норовила сорваться с поводка и улизнуть в заросли, так что граф удерживал её с немалым трудом.

В пути Фёдор Иванович во все глаза смотрел по сторонам и расспрашивал Робертса об островной жизни. Королевство Тапеги оказалось немалым — со слов британца, в деревеньке возле бухты было сотен пять жителей, а по всему южному берегу их набиралось не меньше четырёх тысяч, и многие по благости климата здравствовали до ста лет.

— Жаль только, народ уж больно ленивый, — заметил Робертс. — Свиней разводят еле-еле и до рыбной ловли небольшие охотники, поскольку она трудов требует. Зато кореньев и растений полезных у них обычно в достатке.

С кокосами, плодами хлебного дерева и бананами Фёдор Иванович уже был знаком — здесь они росли на каждом шагу: пожалуй, аборигены и вправду не задумывались о пропитании, а потому не желали подвергаться опасностям при ловле рыбы. Мимоходом, но с особенным значением Робертс показал графу рощу заповедных деревьев тыману: стволы достигали в окружности девяти футов и употреблялись только на строительство лодок.

Британец провёл отряд мимо собственного дома. Сооружение ничем не отличалось от других деревенских домов и напоминало беседку, сделанную из тонких шестов. Её покрывали листья хлебного дерева, которые издалека можно было принять за привычную российскую солому. Дом располагался на возвышенной площадке из больших камней — не отёсанных, но весьма хорошо подобранных. Фёдор Иванович, Резанов и другие офицеры с разрешения хозяина заглянули внутрь через широкую дверь. Они увидели одну комнату без окон, имевшую на удивление опрятный вид и разделённую надвое длинным бревном. За ним у дальней стены земляной пол устилала сухая трава с наброшенными рогожами.

— На рогожах можно спать, а по эту сторону бревна сидеть, — пояснил Робертс. — Для еды полагается отдельная беседка.

Под крышей комнаты развешана была посуда, выдолбленная из дерева или смастерённая из растений, как бразильские калебасы. Стены украшали связки зрелых кокосовых орехов.

Возле других домов неспешно трудились женщины. Одни выделывали кору дерева фоу, из которой плели нитки для рыболовных сетей, другие изготавливали ткань для одежды. Способ выглядел просто: хорошенько вымоченную кору дерева еути колотили тяжёлым каменным вальком до тех пор, пока расплющенные волокна не соединялись между собой в подобие листа бумаги или куска ткани. Тогда эту материю расстилали на земле, ожидая, пока она высохнет и станет годной к употреблению. Здесь же дети чистили плоды свечного дерева е-ама, похожие на небольшие каштаны, и насаживали на прутики. Робертс уверял, что горят они точь-в-точь как свечи.