Уильям Николсон - Родной берег

Китти незаметно разглядывала Эда, стремясь прочувствовать то, что с ним происходит. В эти дни только и разговоров было что о солдатах, которым трудно вернуться к мирной жизни. Советовали всегда одно и то же: дайте им время. Китти соглашалась дать мужу столько угодно времени, лишь бы он любил ее. Нередко Китти ловила на себе его взгляд и видела, как отрешенное лицо озаряется радостью. Однажды, целуя ее на ночь, прежде чем удалиться к себе в спальню, он признался: «Если бы не ты, я бы позволил им убить меня».

Но главным утешением для Китти стало то, что он любил Памелу, а дочка любила его. Она часами сидела на коленях у отца, крепко прижавшись и уткнувшись носом ему в грудь. Они не разговаривали, просто сидели в одной из старинных гулких комнат, отдавшись на волю жизни.

В начале ноября 1945 года после долгожданной демобилизации художник Уильям Колдстрим принял приглашение Лондонского колледжа искусств Кембервелл. Его друзья Виктор Пасмор, Клод Роджерс и Лоуренс Гоуинг там уже преподавали, отчего возникало ощущение, будто художественная школа Юстон-роуд обрела вторую жизнь и переехала на южный берег Темзы.

На первое занятие вечернего отделения Колдстрим пришел в стандартном темно-синем костюме, который выдавался взамен военной формы. В нем он больше походил на банковского клерка, чем на художника. Перед ним сидело двадцать студентов самого разного возраста. Были совсем юные, едва кончившие школу в Даунс или базовые курсы в каком-нибудь захолустье. Были демобилизованные, мужчины и женщины под тридцать, и в их числе – Ларри Корнфорд. Они собрались в одном из классов для живописи; окна обшарпанного здания в викторианском стиле выходили на Пекхэм-роуд, где проезжающие грузовики пытались перекрыть своим ревом скрежет трамвайных колес. Натурщица, полностью одетая, сидела чуть боком на стуле с высокой спинкой.

Колдстрим начал с цитаты из книги Рёскина «Элементы рисунка».

– «Я полагаю, что мастерство художника всецело зависит от тонкости восприятия, и именно этому может научить вас мастер или школа».

Ларри не сводил с преподавателя глаз. Его картины он уже видел – и пришел в восторг. Поражал и сам Колдстрим: тихий, словно бы робкий голос, лицо, почти лишенное эмоций. Он объяснял студентам, как важно научиться прикидывать пропорции на глаз. Велев натурщице встать перед классом, он повернулся к ней и вытянул руку, держа карандаш вертикально.

– Глядя на модель, с помощью карандаша мы замеряем расстояние от темени до подбородка. Отмечаем на бумаге. Смотрим еще раз, теперь меряем расстояние от бровей до рта. Снова отмечаем. И так шаг за шагом получаем правильное соотношение черт лица.

Ларри приступил к выполнению задания. Натурщица была молодая, с густой челкой. Прямые каштановые волосы до плеч обрамляли бледное лицо с сонными глазами. Казалось, девушке безразлично, что ее разглядывают.

Колдстрим молча расхаживал по классу, поглядывая в альбомы. Ларри раздражали все эти замеры: то ли дело быстрые свободные наброски, с которых он привык начинать картины. Его сосед – юный, почти мальчишка, явно думал то же самое: он то и дело хмурился и ворчал под нос. Когда преподаватель в очередной раз проходил мимо, парень не выдержал:

– Это все равно что класть краску по номерам.

– А вы что предлагаете? – невозмутимо отозвался Колдстрим.

– Я хочу писать то, что чувствую.

– Это потом. Сперва надо научиться видеть.

Тем временем взгляд модели, блуждая по классу, остановился на Ларри. Она разглядывала его, нимало не стесняясь, точно считала себя невидимой. Ларри вдруг поразился, что лицо, которое он так покорно измерял, если и не красивое, то определенно незаурядное. Нос великоват, губы пухловаты, взгляд слишком пристальный. Но в целом девушка бесспорно очень привлекательная. И очень самоуверенная, несмотря на юность. Даже властная.

После занятия некоторые студенты подошли к Колдстриму, уже надевавшему бежевое офицерское пальто. Остальные, сложив альбомы, шли к выходу по опустевшим коридорам.

– Бедный старина Билл, – сказал кто-то у Ларри за спиной.

Натурщица. Ларри смутно припоминал, что Биллом зовут Колдстрима.

– Ты его знаешь? – спросил он.

– Нет. Но по нему сразу видно, что он несчастен.

– Неужели?

Ларри как-то не задумывался, насколько счастливы его преподаватели.

– Я Нелл, – представилась она, – а ты?

– Лоуренс Корнфорд. То есть Ларри.

– Лоуренс мне больше нравится. Сколько тебе, Лоуренс?

Ларри настолько поразился тому, как ловко она взяла его в оборот, что даже не сообразил возразить, дескать, ее это вообще-то не касается.

– Двадцать семь.

– Значит, ты воевал и теперь куда старше своих лет. А я только и делала, что тихо сходила с ума среди ханжей. Это нечестно: как только я доросла до взрослого опыта, войну у меня отняли.

– А сколько тебе?

– Девятнадцать. Но вместе с прежними жизнями около девятисот.

– Ты веришь в прошлые жизни?

– Нет, конечно. По-твоему, я спятила? Так что ты здесь делаешь?

– Учусь, – ответил Ларри. – Взращиваю в себе художника.

Они уже вышли на улицу. Впереди шел Колдстрим с группой студентов. Ларри и Нелл машинально направились следом.

– У тебя, надо думать, есть дополнительный источник дохода, – предположила Нелл.

– Мне отец помогает, – покраснев, признался Ларри. – Но у нас с ним договоренность. Он дал мне год.

– Доказать, что ты гений?

– Доказать, что у меня есть шанс.

– Каким образом?

– Я должен буду выставить свои работы. И мы посмотрим, купит ли их кто-нибудь.

Впереди идущие уже завернули в «Приют отшельника», бар на углу.

– Угостишь? – спросила Нелл.

В пабе было накурено и людно. К ним, отделившись от свиты Колдстрима, подошел тот самый нервный парень, что сидел с Ларри на занятии.

– Встреча старых друзей, – кивнул он на компанию. – Они все из Юстон-роуд. Дался нам этот Рёскин, сидим и меряем, точно какие-то закройщики! Я рассчитывал у художника учиться, а он чертежник.

– Думаю, он и то и другое, – пожал плечами Ларри.

– Ерунда! – Голос юноши звенел от презрения. – Художник – всегда художник. Да, он учит нас, чтобы заработать на хлеб, но, даже преподавая, он должен оставаться собой. Что ему до нас? Мы лишь помеха. Я видел его работы. Неплохие. Но в них маловато своего, личного. Нужно больше риска. Больше опасности.

Огласив приговор, он удалился.

– Господи, как же меня допекла нынешняя молодежь! – вздохнула Нелл.

– Сама-то совсем старушка!

– Да я и сама себя допекла. Но я собираюсь повзрослеть как можно быстрее.

– Не торопилась бы!

– А что? Тебе нравилось быть девятнадцатилетним? Это был лучший год твоей жизни?