Уильям Николсон - Родной берег

Эд Эйвнелл оказался в отряде, получившем приказ хоронить убитых.

– Чего, черт возьми, и следовало ожидать, – заметил один из его товарищей. – Называется, отдали жизнь за свою страну.

Эд не ответил. Уже давно он предпочитал молчать.

Тем же вечером пленных снова выстроили в колонну и под покровом темноты отправили маршем на юго-восток. На рассвете их уложили спать в каком-то амбаре. После заката марш продолжился. Денно и нощно высоко над головами ревели американские самолеты. Под холодной изморосью пленные шагали через Эрнсгаден и Майнбург, слабея с каждым днем. За семь суток перехода умерло четверо. На восьмой день колонна достигла Офлага V – огромного лагеря в Мосбурге. Здесь держали более тридцати тысяч пленных всех званий и национальностей. Вечером, когда разразилась гроза, кто-то сказал, будто Бавария просит сепаратного мира. Было слышно, как работают американские орудия. Говорили, седьмая армия уже близко, в Ингольштадте. Бараков не хватало – в каждый набивали по четыреста человек. Еды тоже.

На следующее утро начальник лагеря отправился на поиски американского офицера, ранг которого позволял принять капитуляцию, и к полудню лагерь был сдан. На территорию вошла третья рота 47-го танкового батальона 14-й бронетанковой дивизии третьего корпуса третьей американской армии. Подняв звездно-полосатый флаг под радостные крики освобожденных, солдаты сообщили, что людей будут эвакуировать на «дуглас-дакотах» по двадцать пять человек за раз. Эвакуация начнется, как только оборудуют взлетно-посадочную полосу.

Эд улыбнулся, глядя вдаль, и с наслаждением затянулся американской сигаретой.

– Нам теперь, парни, торопиться некуда.

В первый день мая над лагерем кружился снег. Поползли слухи о смерти Гитлера, но было не до него: все слишком вымотались и изголодались. Каждому хотелось лишь одного: скорее попасть домой.

Третьего мая их погрузили на трехосные грузовики и перевезли в Ландсхут. В окнах вдоль дороги виднелись белые флаги. В Ландсхуте бывших военнопленных разместили в пустых квартирах, по шесть человек в комнате, и выдали пайки. Снова началось ожидание.

Снег сменился дождем, а сильный ветер не позволял самолетам взлететь. Американских военнопленных, прибывших раньше, отправили в первую очередь, как и партию из семисот индийцев. Обещали прислать две сотни самолетов из Праги, но прибыло только семьдесят.

Утром седьмого мая очередь наконец дошла до Эда. «Дакота» приземлилась в Сент-Омере на севере Франции. На следующий день британских узников, вымытых и обработанных от вшей, «ланкастеры» доставили на базу в Даксфорде, около Кембриджа. Прошло двадцать пять дней с тех пор, как они покинули лагерь. И два года, восемь месяцев и двадцать дней, как Эд оставил Англию.

Оттуда он отправил две телеграммы: одну родителям, другую – жене. Уполномоченный по репатриации, заметив его имя в списке, отрапортовал командующему базой, молодцеватому командиру эскадрильи.

– Мне сказали, у вас Крест Виктории, – начал тот.

– Да, – ответил Эд, – мне тоже так говорили.

– Я горжусь тем, что вы здесь. Могу я для вас что-то сделать?

– Нет, спасибо, сэр. Главное для меня – вылететь утром.

– Молодец. – Командир эскадрильи пожал ему руку. – Черт возьми, какой молодец.

На вокзал Кингз-Кросс Китти приехала заранее и теперь ждала, крепко держа Памелу за руку. Девочке недавно исполнилось два года, она уже сама ходила, но размеры вокзала ее точно парализовали. На Китти было ее самое красивое довоенное платье, поверх него – пальто из темно-серой шерсти: весенний день выдался прохладным.

– Папа! – выкрикнула Памела, показывая на человека, идущего по платформе размашистыми шагами.

– Нет, это не папа. Я скажу тебе, когда он появится.

Они с Памелой начали репетировать, едва получив телеграмму. Китти хотела, чтобы дочь поцеловала отца со словами «Привет, папа!».

Рядом стояли другие женщины, тревожно оглядывали длинные платформы. Одна держала букет цветов. Китти казалось, Эд вряд ли обрадовался бы цветам, хотя на самом деле никто этого не знает. Она писала ему о домашних новостях, в основном о Памеле, какая она красивая и какая способная. Писала и о том, что уехала с дочерью из родительского дома в Иденфилд-Плейс, где Луиза подыскала им местечко на время, пока они дожидаются Эда. А потом все вместе переберутся в новый дом.

Ответные письма Эда были странными. Он писал об абсурдности жизни, которая его окружает, о низости человеческой натуры, но никогда не рассказывал о том, что чувствует, и не спрашивал о дочери. Письма неизменно заканчивались словами «Я люблю тебя». Но это не делало их теплее.

– А ты на что рассчитывала? – спросила Луиза во время очередного ночного разговора. – Вы пробыли вместе три недели почти три года назад. Придется все начинать заново.

– Знаю, ты права, – признала Китти, – но он самый важный человек в моей жизни, не считая Памелы. Я думаю только о нем.

– Мой совет: на многое не рассчитывай.

Стоя на вокзале Кингз-Кросс, Китти не понимала, что с ней творится. Хотелось лишь одного: чтобы все наконец закончилось. Она так долго ждала этого момента, что, когда он настал, ей сделалось страшно.

– Привет, папа, – сказала Памела молодому летчику, стоящему на платформе.

– Нет! – одернула Китти, чуть резче, чем следует. – Я сама скажу тебе, когда папа придет.

Памела, почувствовав упрек, подняла личико на мать: взгляд растерянный, губки надуты.

– Папа! – указала она на сидящего на скамейке пожилого человека.

Потом окликнула носильщика с тележкой:

– Папа! Папа!

К ним подбежал запыхавшийся солдат.

– Привет, папа! – воскликнула Памела.

– Прекрати! – Китти едва сдерживалась, чтобы не шлепнуть ребенка. – Перестань сейчас же!

– Папа, – тихонько повторила Памела. – Папа. Папа. Папа.

Она умолкла, только когда прибыл поезд. Громадный локомотив остановился, медленно выдохнув, как живой. Двери вагона открылись, выплеснув пассажиров. Китти уставилась на них невидящим взглядом, боясь, что Эд не на этом поезде, боясь, что он не вернется домой, боясь, что он все же вернется.

Она вспоминала, как стояла на причале в Нью-Хейвене, когда солдаты возвращались назад после первого отмененного рейда, когда люди в ночи сходили по трапу на берег, а она искала его глазами и не могла найти. А потом он вдруг появился прямо перед ней. От этого воспоминания Китти охватила нежность и захотелось обнять его, сильно-сильно, крепко-крепко.

Памела почувствовала, что мама забыла о ней, и потянула за руку:

– Домой. Домой.

Поток пассажиров струился мимо них – в основном мужчины, в основном в форме. Их было слишком много, лица расплывались в мутном от пара воздухе, грохот ботинок по платформе заглушал всхлипы и радостные крики дождавшихся.