Михаил Бродский - Сабанеев мост

Пока не рухнула советская власть, отношение к ней даже в кругу близких друзей не обсуждалось. Однажды на вечеринке, устроенной однокашником по институту, где за столом сидело несколько человек, знающих друг друга много лет, кто-то из нас начал возмущаться вторжением в Чехословакию.

– Я не хочу, чтобы в моем доме велись такие разговоры, – довольно резко сказала жена хозяина.

Все замолчали. Немало было случаев, когда слова, сказанные в компании, где чужих не было, становились известными бдительным органам. Вспоминались наставления Виктора Соколовского при моем поступлении в Станкин:

– Имей в виду, что в группе обязательно будет стукач. И, возможно, не один.

Всю жизнь меня мучает этот вопрос: кто? Ведь наверняка это человек, которого заподозрить невозможно. Хорошо уже и то, что результаты его сотрудничества с органами никому из товарищей, по-видимому, существенного вреда не нанесли.

На новоязе стукачи почти официально именовались сексотами, то есть секретными сотрудниками. В самом звучании этой аббревиатуры есть что-то мерзкое, скользкое, вполне соответствующее существу этой гнусной профессии, которая в древние времена обозначалась не менее мерзким словом «сикофант». Говорили, что в ГДР сотрудничал с Штази каждый седьмой. Сколько же их было у нас!

Мой друг и коллега Лева Лебенгарц, который не дожил до нынешних времен, рассказывал мне под большим секретом, как его вербовали в сексоты. Лева был главным инженером проектов в Горьковском Промстройпроекте и участвовал как субподрядчик в проекте Заинского завода, генеральным проектировщиком которого был мой институт.

В семидесятых годах его сестра эмигрировала, и спустя некоторое время у него в телефонной трубке раздался приятный мужской голос. Представившись капитаном КГБ Ивановым (фамилию я, конечно, не запомнил, но она была столь же безлична), звонящий предложил Леве встретиться в городском сквере, обозначив скамейку, на которой он будет его ждать.

Капитан Иванов оказался симпатичным молодым человеком и был, разумеется, в штатском. Он без околичностей предложил Леве информировать органы о настроениях и разговорах среди знакомых и сослуживцев.

– Нам интересно, о чем говорят в кругу людей, интересующихся эмиграцией, – сказал он. – Мы не собираемся никого сажать, но государству надо знать, кому оно может доверять. Вы ведь советский гражданин и должны нам помочь.

Лева, хороший инженер, веселый, компанейский человек, не дурак выпить, бывший в студенческие годы ударником в джазе, с ужасом представил себе, как он будет строчить доносы на своих товарищей, и сказал, что у него характер неподходящий для такой работы и вся конспирация обязательно вылезет наружу. Но отделаться от КГБ было не так-то просто. Капитан Иванов очень старался, встречался с Левой несколько раз, объяснял, что сотрудничество с органами облегчит ему карьеру, сулил выгодные заграничные командировки и предупреждал, что отказ затруднит продвижение по службе, потому что родственники за границей не украшают биографию.

Лева имел мужество отказаться, но некоторые на этот крючок ловились. Был и в Гипроавтопроме человек с еврейской фамилией, неплохой инженер, который после эмиграции брата в США начал неожиданно ездить в командировки то в Западную Германию, то во Францию, даже не пройдя предварительную обкатку в странах народной демократии, что считалось почти обязательным. После рассказа Лебенгарца причина такого необыкновенного доверия со стороны органов к этому человеку для меня была абсолютно прозрачной.

Несомненно, в институте он был не единственным осведомителем. Даже в либеральные времена конца восьмидесятых годов, когда однажды к нам в институт приехали иностранцы, директору уже через полчаса позвонили из районного отдела этого любознательного ведомства, интересуясь посетителями и целями визита.

Трудно быть богом, считали братья Стругацкие. Быть человеком в темные времена, возможно, труднее.

Шестидесятые годы заканчивались неплохо. Мои приемные родители, Галя и Пава, были живы и здоровы, квартирные проблемы были решены, мы ожидали появления ребенка. Заканчивался десятый год моей работы в институте, и теперь я руководил проектом строительства большого литейного завода в Саранске.

Строительство длилось уже около десяти лет, это был один из многих объектов, для которых придумали новое слово «долгострой». Советская экономика была плановой только по названию, потому что планы зачастую были заведомо нереальные. Все это хорошо понимали, но делали вид, что относятся к планам вполне серьезно. Таков был фирменный стиль эпохи, охватывающий все стороны нашей жизни, своего рода комедия масок, где каждый персонаж играл свою роль в соответствии с той маской, которая ему досталась, освобождаясь от нее только дома, и то не всегда.

На декабрь 1969 года планировалась сдача в эксплуатацию строящегося сталелитейного цеха. В конце октября мне позвонил начальник главка, которому подчинялся завод.

– Завтра в Саранске совещание со строителями, – сказал он. – ЦК требует согласовать график окончания работ. Едут Потапов, Кондратьев, я и вы. Ваш билет у меня.

Перспектива командировки с высоким начальством удовольствия не доставляла. Потапов был заместитель министра автомобильной промышленности СССР, а Кондратьев заведовал соответствующим сектором ЦК КПСС. Несомненными плюсами, однако, была гарантия хорошего номера в гостинице и отсутствие хлопот по добыванию билетов.

В Саранск обычно ездили не медленным и грязным прямым поездом, а скорым поездом Москва – Челябинск с вагонами не зеленого, а темно-красного цвета, так называемым фирменным. Он именовался «Южный Урал», был лучше обыкновенных поездов и шел через станцию Рузаевка, откуда до Саранска было километров тридцать и куда к поезду присылалась машина. Из Москвы поезд уходил вечером и прибывал в Рузаевку рано утром, таким образом, рабочее время не терялось.

Мы ехали в четырехместном купе жесткого вагона; в соседнем купе разместился заместитель министра монтажных и специальных работ Солоденников со своими специалистами. Солоденников пришел пить чай в наше купе и с интересными подробностями рассказывал о недавно законченном строительстве Останкинской башни.

В те годы даже люди такого высокого ранга не считали для себя возможным ездить за государственный счет в СВ или в мягких вагонах. Это было неприлично. Толстая проводница не могла себе этого представить и была искренне удивлена, когда Потапов, немолодой, совершенно седой человек, с вальяжными повадками большого начальника, попросил ее постелить постель, что, конечно, входило в ее обязанности. Удивлен был и Потапов, получив, как простой смертный, грубую, насмешливую отповедь.