Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— Ты почему сидишь? — подошел к нему офицер.

— Прошу мне не тыкать. Я не монархист, я демократ, — ответил Дубовских, отхлебывая из чашечки кофе.

— А-а... демократ! — заревел офицер и вкатил демократу такую затрещину, что чашка с кофе отлетела в сторону и разбилась вдребезги. — Встань, сволочь!

Дубовских поднялся.

— Подчиняюсь насилию... — пролепетал он дрожащим голосом.

надрывался за его спиной разноголосый офицерский хор.

— Видел, Григорий Варламович, какая у нас демократия? — подмигнул Быховский Неведову. — Монархисты водку пьют, демократам морду бьют. Пошли отсюда, пока и нам не перепало...

Приятели направились к выходу. Навстречу им из дверей показался швейцар с бутылкой в руке.

— Спасибо, братец, — буркнул ему Неведов, забирая бутылку и пряча в карман. — Ну, чего тянешь лапу?

Швейцар продолжал стоять перед ним с протянутой рукой.

— У вас же не берут на чай, — ткнул Неведов пальцем в настенную табличку.

— А я не на чай, — ухмыльнулся носастый детина. — А на что же?

— На водку...

Мимо к выходу пронесся красный от возмущения поборник широкой демократии.

— Хамы! — скрежетал он зубами от бессильной ярости. — Я этого так не оставлю, сейчас же доложу президенту.

Неведов с Быховским вышли на улицу. Постояли, посовещались в отношении места, где можно продолжить «чаепитие». Решили отправиться в подвал к кривому Гургену.

— Там у него самоварище — во! — распахнул Неведов руки, словно намереваясь обнять встречную даму. — Пей чай сколько влезет.

— Цейлонский? — прищурился Быховский.

— Нет, прасковейский, — ухмыльнулся Неведов, — трехлетней выдержки. Постой–ка, постой... — схватил вдруг за рукав приятеля Неведов. — Сдается мне, это Васька Картюхов подался в парикмахерскую.

— Ну и что?

— Как то есть «ну и что»? Он же совдеповец, большевик. Ишь ты, бестия белобрысая: бороду отпустил, котелок касторовый напялил, думает, не признают.

— Да пошли, Григорий Варламович, — потянул за локоть своего попутчика Быховский. — На кой черт он тебе сдался.

— Подожди... — выдернул локоть Неведов. — Хотя вот что... ты иди к Гургену, а я заследом, вот только заверну к Марджанову за балычком... к чаю.

«К Негоднову побежал», — отметил про себя Быховский, проводив взглядом мелькающую в толпе широкую купеческую спину и намереваясь продолжить прерванный путь. Но, сделав несколько шагов, остановился, постоял, как бы раздумывая, и затем решительно направился к парикмахерской.

Он потом и сам не мог объяснить себе своего альтруистического поступка. То ли взяло зло на куражащихся в «Росинке» офицеров, то ли просто стало жаль этого отчаянного совдеповца, разгуливающего среди бела дня по мятежному городу, где большинство жителей знают друг друга в лицо, но он, войдя в парикмахерскую, шепнул на ухо сидящему на стуле человеку в касторовой шляпе:

— Дуй–ка, приятель, отсюда да пошустрей.

— Не понимаю... — скосил глаза на доктора «ожидающий своей очереди» клиент.

— Когда поймешь, поздно уж будет. Уходи, слышишь?

Картюхов тотчас вышел из парикмахерской. «Вот не знал, что этот казачий доктор свой парень», — поражался он в душе, незаметно оглядываясь по сторонам с целью обнаружить грозящую ему опасность. Он успел дойти только до ближайшего перекрестка.

— Спокойно, — сказал ему какой–то дюжий дядя, беря его за локоть левой руки.

— Только без бузы, — улыбнулся ему с другой стороны такой же здоровяк и взял за правый локоть.

Картюхов рванулся так стремительно, что на рукавах его модного пиджака треснули нитки. В следующее мгновение он уже бежал по проспекту, а вслед ему гремели револьверные выстрелы и неслась злобная матерщина.

— «Конец!» — тоскливо подумал Василий, перепрыгивая через чей–то забор в надежде уйти от преследователей огородами. Но он попал не в огород, а в огороженный со всех сторон двор.

— Руки вверх! — крикнул ему перепрыгнувший вслед за ним через забор бичераховец.

Василий схватил с крыши близстоящего сарая акациевый кол, не раздумывая ахнул им по голове первого подвернувшегося под руку преследователя. Размахнулся еще раз, но ударить не успел: его самого ударили так, что он надолго потерял сознание.

Спустя несколько дней его повесили в казачьей конюшне. «Так и знай, винтовочки, которые скупают у нас разные старички за керенки, отольются нам кровавыми слезами», — вспомнил он невольно пророческие слова Ермоленко в тот момент, когда его ставили на сломанную тачанку, стоявшую под навесом конюшни, и луковский казак-верзила Сенька Мухин прилаживал ему на шею веревочную петлю.

— Говоришь, допрыгался, большевичок? — смеялся он ему в разбитое до неузнаваемости лицо.

— Жаль, что не увижу, как ты запрыгаешь, сволочь, — ответил ему Василий.

— Ну давай кати в рай без пересадки, — осклабился добровольный палач, и подхваченная руками злобствующих молодчиков тачанка поползла в сторону из–под ног Василия.

Микал, отпущенный Бичераховым повидаться с родителями, наслаждался домашним покоем. Он сидел в отцовском кресле, подаренном некогда моздокским купцом, курил папиросу и с сыновней снисходительностью принимал родительские ласки. Особенно старалась угодить своему единственному сыночку мать, старая Срафин. Какой он у нее сильный и красивый! Теперь бы женить его на такой же красивой и умной девушке да дождаться бы внуков, а там — и помирать не страшно. Эх, если бы не кровная вражда да не отцовский гонор, посватать бы Млау, младшую дочь Андиевых. До чего ж хороша девка, даже лучше своей старшей сестры Сона, не будь она добром помянута: столько принесла горя сыну. Да что зря мечтать: старый Тимош скорее даст выколоть себе глаз, чем пойдет на мировую со своими кровниками. Да и Данел, даром что беден, а гордости в нем, как у кабардинского князя. Впрочем, оно и немудрено, если у него прадед и в самом деле был беком.

— Пусть никогда не остывает в этом доме очаг и пусть много будет на ваших нарах ребятишек, — раздался басовитый с хрипотцой голос, и в хадзар вошла Мишурат Бабаева. — Здравствуй, Микал, живи сто лет без болезней, сынок. Какой ты стал молодец! Красивый, важный. Такому бы соколу да ласковую голубку.

— Живи и ты долго, — встал перед старухой Микал и прижал к груди ладонь, — А насчет голубки... сама знаешь, ее утащил коршун. Где другую найду?

— Ма хадзар! — воскликнула старая ворожея, воздев к потолку смуглые толстые руки. — Та голубка уже превратилась в старую ворону. Ты давно не был дома, Микал, и не знаешь, какие цветы выросли на родном поле вместо сорванных. Лиза у Кельцаевых — раз, Оцка у Калоевых — два, Евчка — у Хабалоновых — три, Млау у Андиевых... — тут Мишурат прикусила язык, вспомнив, что некстати упомянула младшую дочь Андиевых. А стоящая сторонке Срафин незаметно от сына укоризненно покачала головой.