Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— О, солнце наше закатилось за тучи! — начала было Даки, простирая руки к арестованному супругу, но тот гневным жестом оборвал традиционный плач.

— Перестань, наша хозяйка, я еще, слава богу, не покойник. Как говорил мой вахмистр Кузьма Жилин: «Мы еще побачим, на которой улице праздник», — сказал он и, забросив кинжал в ножны, гордо зашагал к выходу.

Была уже ночь, когда одинокий путник, изнуренный многочасовой ходьбой, подошел к ручью, отделяющему город от Ярмарочной площади. Город спал. Лишь во дворах побрехивали спросонья собаки да уныло вскрикивал, словно жалуясь на свое одиночество, сидящий на макушке растущего у ручья дуба удод. В небе висела круглая сияющая луна. В ее голубом свете дуб казался огромным богомольцем, протягивающим к стоящему неподалеку Успенскому собору покалеченную молнией руку.

Путник перекрестился на макушку собора. «Спасибо тебе, святой Уастырджи, за благополучную дорогу», — пробормотал он себе в бороду и направился мимо оградной решетки к Форштадтской улице. Спустя некоторое время он постучался в ворота дома с прогнувшейся крышей.

— Я думал, у нас бабушка Ненила, — высунул нос в калитку хозяин дома Егор Завалихин, — а это... прошу прощения, дорогой гостечек. Сколько лет, сколько зим. То–то радости от подобной благости. Проходи в залу. Эй, мать! — крикнул он, открывая дверь в «залу», служившую одновременно кухней и спальней, — встречай гостя. Хлеб у нас, кажись, есть?

— Нету, Егорушка, — отозвался из темноты болезненный женский голос. — Федька, с улицы пришемши, умял остатний кусок.

— Гм... без хлеба даже лучше: изжоги не будет, — не упал духом от такого печального сообщения Завалихин. — А щи хоть остались?

— Где ж им остаться, — вздохнула хозяйка, зажигая ночник-коптилку. — Говорю, Федька, с улицы вернувшись, чугун опростал.

— Вот черт! Придется спать без угощения, — по-прежнему не унывая, сделал заключение Егор. — А ты по какому делу к нам наладился, кунак?

Чора — это был он, старый бродяга — рассказал про арест Данела.

— Хочу пойти к начальнику, просить буду отпустить Данела. За что посадили в тюрьму хорошего человека? — объяснил он цель своего прихода в Моздок.

— Так ты того... проси сразу за обоих, — посоветовал Егор.

— Зачем за обоих? — не понял Чора. — За кого еще?

— За отца и за его дочку. Софью–то Даниловну надысь тоже увели.

— Как увели?!

— Как уводят: пришли трое из полиции, или черт ее знает как она нынче называется, и заарестовали, — пояснил Егор.

— Чтоб их дом разрушился! — вскричал горестно старик. — Зачем им понадобилась моя родственница?

— Должно, в «чижика» играть, — мрачно пошутил Завалихин. — Ложись–ка спать, кунак. Как испокон веков на Руси говорят, утро вечера мудренее. Сходишь к президенту, авось по-свойски и отпустит домой твоих родичев. Как–никак, осетин — своя нация, а свой своему поневоле брат.

— Ишак ему брат, — угрюмо возразил Чора. — Криворотый шайтан: Данела посадил, Сона посадил. А где Казбек? — спохватился ночной гость. — Может быть, он и мальчишку посадил?

— Нет, Казбек спит на своей постели. Смелый пацан. Когда сестру забирали, в бичераховца сапогом запустил. Да... жалко Софью Даниловну. Говорят, в тюрьме издеваются над ними как хотят. Офицеры заходят в камеры и секут плетками себе в удовольствие до тех пор, пока беднягам не отшибут памороки. Потом водой отольют и снова зверствуют. Вот тебе и свобода со слезой в придачу. И Данилу во как жалко. Хороший мужик, добрый, совестливый и выпить умеет. Ну да милостив бог, авось ничего с ними не случится. Я сам читал в листке на стенке бабки Макарихи, что Бичерахову скоро скрутят вязы. Под Георгиевском красная сила собирается, да и под Кизляром ему тоже крылья пообкарнали... Слышь–ка, у нас за Тереком в Бековичевом лесу партизаны объявились, Кушнаренко ими командует. Намедни налетели на казачий обоз — с Владикавказу шел — подвод десять с собой увели. Ну, давай спать. Иди в ихнюю комнату. А завтра я тебя сведу к Битарову. Учитель тут живет неподалеку, осетин. Первый друг Степана Андреевича и Софьи Даниловны. Может, он что присоветует.

Бичерахов расхаживал по своему кабинету, расположенному в угловой комнате, окна которой выходили на проспект и Улухановскую улицу. На душе у него было невесело. Даже хуже того: скребли кошки. Затея с казачьей автономией явно не клеится. Расчет на поддержку мятежа всеми станицами Терской области провалился. «Пошел он, этот криворотый главком, к такой–то матери, — заявили, например, казаки станицы Государственной в ответ на приказ Бичерахова о мобилизации в казачью армию. — Мы четыре года с немцами да турками воевали черт знает за что, а теперь — со своими? Нема дурных». Хуже того, казаки мятежных станиц, принимавшие участие в свержении Советской власти в Моздокском уезде, с каждым днем и часом утрачивают свой боевой дух и всеми правдами и неправдами стремятся избежать участия в боях с большевиками. Приходится посылать в станицы карательные отряды для поимки дезертиров и уклоняющихся от мобилизации. А тут еще неудача с наступлением на Георгиевск... Генерал Мистулов, командующий казачьими войсками на Георгиевском направлении, хотел взять город ночью внезапным ударом. Он направил казаков-пластунов вперед несколькими колоннами под покровом темноты. Их должны были поддержать офицерские сотни в конном строю. Ни пехоте, ни кавалерии до этого не приходилось участвовать в ночных боях. Впотьмах они приняли друг друга за противника и открыли стрельбу из всех видов оружия. Большевики, поняв в чем дело, подбавили огня, и свалка приняла катастрофические размеры. Пока разобрались, рассвело, и оказалось, что бичераховцы разбиты... сами собой. Узнав о поражении, генерал Мистулов не вынес конфуза и застрелился.

На фронте удачи нет. Денег тоже нет. Как назло брат Лазарь застрял со своим корпусом под Портом-Петровском, обороняемом силами рабочих отрядов, и не шлет ни копейки. Удивительный народ эти мобилизованные большевиками рабочие. Который день подряд отбивают атаки казачьих полков под Кизляром и Грозным. Правда, командуют ими бывшие офицеры, такие как Беленкович и Егоров, но ведь в казачьей армии офицеров целые офицерские сотни во главе с генералами. Значит, не в офицерах дело, а в чем–то другом... Может быть, бросить все к черту? Поехать во Владикавказ на 4-й съезд народов Терека, признать свою ошибку? И куда потом? Сменным мастером в железнодорожные мастерские? Ему, Георгу Бичерахову, президенту Терской республики, главнокомандующему казачьими вооруженными силами? И это в то время, когда Деникин уже захватил Ставрополь и Армавир, а немцы вошли в Грузию? Нет, о мировой с большевиками не может быть и речи. Тут уж, как говорится, ухватил родителя за бороду — держи крепче. Да и как добровольно отказаться от власти, если она, эта власть, так опьяняюще сладка над себе подобными, хоть и нелегко вместе с тем ее бремя. Отрадно сознавать свое могущество, когда по одному лишь движению твоего пальца вершится суд и насилие над твоими врагами, и страшно подумать о возможном падении, когда ныне раболепствующие перед тобой первыми кинут в тебя камень.