Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

Степан вывалился из человеческой гущи на свежий воздух, с облегчением вдохнул его в разгоряченную грудь. Его тотчас обступили старые знакомые и друзья по подполью. Среди них он без труда узнал братьев Аршака и Сумбата Ионисьянов, Николая Близнюка, Савельева, Протасова. С чувством обнял каждого, расцеловал по христианскому обычаю.

— Что так мало выступали? — попенял им с ходу.

Друзья стали оправдываться неожиданностью происшедшего переворота, своей недостаточной подготовленностью.

— А это кто такая? — спросил шепотом у Терентия, указывая глазами на стоящую, в сторонке женщину. Даже при неясном лунном освещении было видно, какая она рослая и красивая.

— Клавдия Дмыховская, — ответил Терентий тоже одними губами. — Эсерка, но своя в доску. Что ж ты ее не целуешь?

— Иди к черту...

— А вот познакомься, — обрел прежний голос Терентий, представляя Степану худощавого мужчину примерно равного с ним возраста в чиновничьей фуражке и такой же форменной тужурке. — Дорошевич Федор Иванович. Служащий почты и по совместительству председатель нашей партийной организации.

Степан назвал себя, пожал горячую руку с тонкими нервными пальцами, вгляделся в узкое аскетическое лицо с завитыми в колечки усиками — нет, кажется, раньше не приходилось видеть. Тем больше он удивился, когда франтоватый чиновник сказал, улыбнувшись:

— А я вас, Степан Андреевич, и так знаю.

— Откуда? — спросил Степан, доставая портсигар и закуривая.

— Оттуда, — мотнул Дорошевич большим пальцем руки себе за плечо в сторону Терека. — Мне о вас Мироныч говорил.

— Какой Мироныч? — спросил Степан скорее по инерции, чем по необходимости, ибо уже сердцем почувствовал, о ком идет речь.

— Киров.

— Вы знаете Кирова? — еще больше удивился Степан.

— Представьте себе, — снова улыбнулся Дорошевич. — Вам, кажется, в сторону Успенской площади? Если разрешите, я составлю вам компанию.

— Буду рад, — согласился Степан, — только вначале давайте договоримся с товарищами, где мы завтра встретимся.

— В доме кузнеца Амирова, как всегда, — предложил стоящий рядом с Близнюком парень с типичным лицом грузина. «Этого я тоже не припомню», — отметил про себя Степан. На душе у него было празднично: не всех его соратников похватала царская охранка, есть с кем продолжать завоевания революции. Новые силы вливаются в их пусть поредевшие, но не расстроенные ряды.

— Ну как он там, жив-здоров? — возобновил Степан разговор со своим новым знакомым, когда, простившись с товарищами, они вышли из Алдатовского сквера на главную улицу. — По-прежнему служит в редакции?

— В ней самой, — сразу поняв, о ком говорит его спутник, отозвался Дорошевич, — Базаров, его хозяин, крепко за него держится, хотя и частенько платит штрафы за его статьи. Кстати, это Мироныч направил меня в Моздок. Сусманович-почтмейстер до сих пор удивляется, мол, чего меня занесла нелегкая из Владикавказа в такую дыру с инженерным дипломом в кармане. Приходится говорить, что вынужден был сменить сырой горский климат на сухой степной из–за болезни легких. Даже покашливаю в его присутствии.

— Кто этот молодой грузин?

— Александр Кокошвили? Киномеханик из «Паласа». Наш товарищ. Энергичен и изобретателен по части конспираций.

— А где Битаров?

— Я лично с ним не был знаком, но знаю, что он находится где–то в Карпатах в «дикой дивизии».

— Его, что, мобилизовали? Ведь он учитель.

— Ушел добровольцем.

— Не может быть!

— По совету Мироныча.

— А... тогда другое дело, — усмехнулся Степан. — Картюхов Вася тоже на войне?

— Да. Георгия получил за ратные подвиги. О нем вам лучше расскажет Клыпа, он с ним переписывается.

— Вася не может без подвигов, — снова усмехнулся Степан, замедляя шаг возле дома купца Шилтова. — Вы меня простите, но мне нужно зайти за женой: у нее кончается дежурство. — Он протянул руку. — А вас, Федор Иванович, я попрошу обдумать кандидатуры членов Совета от социалистического блока, в частности от нашей фракции.

— Хорошо, Степан Андреевич. Очень рад был с вами познакомиться. Уверен, что с вами у нас дела пойдут успешнее. До завтра.

Дорошевич тряхнул протянутую руку и пошел дальше по проспекту, а Степан, скрипнув дверью, едва не бегом устремился по лестнице на второй этаж. Вот она, страда революционная: скоро уже сутки, как он в Моздоке, а еще жены путем не видел!

— Думала — не дождусь, — метнулась к нему с верхней площадки женская тень. — Почему так долго шел?

— Родная... — Степан подхватил жену на руки, прижав к груди, понес вниз к выходу.

— Пусти, сумасшедший, — дохнула она ему в ухо, а сама еще крепче обхватила упругую шею.

Потом, когда, несколько успокоившись, шла рядом со своим единственным по проспекту мимо Стефановского собора, спросила:

— Наш муж, а кто такая Жанна д’Арк?

— А от кого ты слышала о ней, наша жена? — ответно пошутил Степан.

— Ксения говорила, — Сона подняла на мужа счастливые глаза, в которых двумя сияющими заковычками отразился месяц, и рассказала ему о своем участии в демонстрации.

«И что у нее общего с этой пустоголовой Ксенией? — вновь обожгло Степана ревнивое чувство. Но он тут же взял себя в руки.

— Жанна д'Арк — это французская девушка-патриотка, которая повела за собой правительственные войска против захватчиков-англичан, — ответил он на вопрос жены и, помолчав, добавил изменившимся голосом: — Она была бесстрашна, мужественна и... целомудренна.

— Бамм! — донесся с макушки Стефановского собора удар колокола, будто подтверждая истинность только что произнесенных слов. А висящий над ним месяц еще больше скорчился, беззвучно смеясь над извечной людской суетой.

Степан соскочил с пролетки, расплатился с кучером и вошел в красивое двухэтажное здание, парадная дверь которого открывалась сразу на две улицы — Московскую и Мещанскую.

— Вы по какому делу, гражданин? — повернулся к нему сидящий слева за столом русоголовый крепыш в простом довольно потертом пиджаке и рубашке-косоворотке с расстегнутой верхней пуговицей.

Степан снял картуз, конфузливо смял его в ладонях.

— Нам бы объявление насчет лошади.... — промямлил он, перебегая взглядом с сотрудника редакции на сидящего перед ним причудливо одетого посетителя с полным, лоснящимся от жира и здоровья лицом. На нем какой–то вычурный, времен Степана Разина кафтан, такого же фасона ухарски заломленная набок мерлушковая шапка и сафьяновые сапоги с загнутыми вверх носками — словно сам знаменитый атаман сошел с картины Сурикова, оставив на время в челне плененную княжну, и уселся на стул перед столом сотрудника редакции владикавказской газеты «Терек».

— Пропала, что ли? — улыбнулся сотрудник редакции, блеснув крупными белыми зубами.