Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— Ага, пропала. Уж вы постарайтесь, — просительно ухмыльнулся Степан и полез во внутренний карман пиджака, намереваясь достать не то объявление, не то деньги.

— Одну минуточку, — остановил его сотрудник редакции, улыбаясь пуще прежнего. — Будьте добры, возьмите стул и подождите, пока я освобожусь. Так что вы хотели сказать, Михаил Александрович, в отношении Библии? — повернулся он снова к двойнику Разина.

— Что у святого духа, диктовавшего всем этим Моисеям и Павлам свои нелепые россказни, весьма ограниченное воображение и скудные познания в области истории, географии и естественных наук. Ведь это же бред сумасшедшего, а не священное-писание, — поднял над столом пухлые белые руки названный Михаилом Александровичем.

— Позвольте, — возразил сотрудник редакции, продолжая удерживать на широком, слепка побитом оспой лице благодушную улыбку. — Может быть, в этом, как вы изволили выразиться, бреду заложен тайный смысл, какая–то недоступная человеческому уму аллегория...

— Полноте, — поморщился Михаил Александрович, — никакой аллегории, все в буквальном смысле и все гнусно до омерзения. Прочтите Библию внимательно и вы убедитесь, что сие, с позволения сказать, произведение противоречит себе на каждом шагу и смакует сплошь и рядом половые извращения и зверские убийства. Полистайте ну хотя бы главу о подвигах Самсона или Давида.

— А как же понимать то обстоятельство, что величайшие гении человечества, будь то в литературе или в живописи, черпали из Священного писания сюжеты для своих бессмертных творений. Например, «Сикстинская мадонна» Рафаэля...

— Или «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи? Во-первых, эти мастера свято верили в библейские благоглупости, а во-вторых, художнику ведь нужен только импульс, толчок. Вглядитесь хорошенько в мадонну. В ней нет ничего божественного, кроме приторных ангелочков с пухлыми ручками. Перед вами обыкновенная человеческая мать с ребенком на руках, которую Рафаэль встретил однажды где–нибудь на улице в Риме или Неаполе.

— Да вы же отпетый атеист, Михаил Александрович. Зачем же, в таком случае, посещаете Кафедральный собор?

— По привычке, батенька Сергей Миронович, по привычке. Очень люблю церковное пение. Соблюдаю, так сказать, традиции прадедов наших.

— Ваш костюм, стало быть, тоже дань традиции? — рассмеялся Сергей Миронович.

— Пожалуй, — согласился Михаил Александрович. — Мой кафтан — это символ свободы и независимости казачества. Видеть его вновь вольным и героическим, как в былые времена, — моя мечта и, если хотите, жизненная программа. Кстати, вы читали последнюю мою книгу по истории терских казаков?

— Да, разумеется.

— И как вы ее находите?

— Весьма интересной в беллетристическом отношении, но несколько субъективной в политическом плане. Вы идеализируете уклад жизни казаков и преувеличиваете их военные возможности. В конечном счете, не они совершили в России революцию.

— Зато они наведут в ней порядок. Запомните, оздоровление России начнется с окраин, — подмигнул собеседнику Михаил Александрович и поднял кверху палец.

— Вы так думаете?

— Так думает военный министр Гучков.

— Он весьма разбирается в военном деле?

— Как свинья в апельсинах. Но в отношении окраин он прав: только казачество сможет удержать нашу несчастную родину от развала.

— Говорят, Казачий круг ходатайствует перед Временным правительством о присвоении вам звания генерала? — перевел Сергей Миронович разговор на другую тему.

У Михаила Александровича еще больше залоснилось его полное лицо. Он разгладил в стороны усы, развернул широкие плечи.

— Полковника, Сергей Миронович, — уточнил он, вставая и кривя губы. — Всего лишь полковника. Ну, я, пожалуй, пойду в свой курень. Не забудьте, сегодня идет в драматическом «Царская невеста». Будет петь Елена Венецкая — прелесть актриса, — человек в наряде Степана Разина величественно кивнул головой и, даже не взглянув на сидящего в сторонке Степана, вышел из редакции.

Тотчас последний вскочил, со стула, кинулся к сотруднику редакции:

— Мироныч!

Они обнялись, радостно смеясь и обмениваясь восторженными междометиями.

— Отпустили? — спросил наконец Мироныч, усаживая гостя на место, где только что сидел стилизованный под лихого атамана посетитель, и садясь рядом с ним на другой стул.

— Со скрипом, Мироныч, — усмехнулся Степан. — Очень уж не хотело расставаться со мной тюремное начальство. Представляешь, уголовников освобождают, а нас, политических, стерегут пуще чем при царе. А это что за тип сидел у тебя?

— Караулов, атаман Терского войска. На днях выбран Казачьим кругом.

— Вот бы не подумал. Для чего он так вырядился?

— Ты же слышал, для символа. Олицетворяет собою казачью вольницу. А вообще–то он большой оригинал с университетским образованием и природным остроумием. Слыхал, как он разделывал Священное писание? Зато поглядел бы ты на него, как ратовал он на заседании Гражданского комитета за новые правила об устройстве митингов. Уважаю умных и деятельных врагов. Недаром говорят в народе: «Лучше иметь умного врага, чем дурака друга»!

— А со стороны посмотреть — вы с ним закадычные приятели, — заметил Степан.

— Он тоже со стороны принял тебя за мужика, потерявшего лошадь, — рассмеялся Мироныч. — Соблюдаешь все еще правила конспирации?

— По привычке, на всякий случай.

— Вообще–то правильно. Ну, давай рассказывай о себе.

— Что много говорить? Жив-здоров, чего и вам желаю. А вот с Советом у нас что–то не клеится. Как в крыловской басне: лебедь в облака норовит, щука — в воду, а рак — сам знаешь куда.

— Ты, конечно, в этой тройке лебедь? А кто же рак?

— Не знаю, лебедь я или еще какая птица, но наша упряжка топчется на одном месте — это факт. Не дают ей ходу меньшевики с эсерами. Пока они разглагольствуют о свободе личности и всеобщем равенстве, местные воротилы и казачья верхушка прибирают власть к своим рукам. По существу в уезде правит старая администрация, а наш Совет лишь занимается организационными вопросами да создает проекты по организации милиции, например.

— Сколько у вас в Совете большевиков? — спросил Киров, когда Степан закончил свою исповедь.

— Восемь человек.

— А эсеров?

— Двенадцать. И меньшевиков чуть меньше.

— Да-а... — протянул Киров, потерев пальцами свой широкий подбородок. — Соотношение сил явно не в вашу пользу. Ничего не поделаешь, до поры до времени придется с ними считаться. Как говорится: «Ближняя соломка лучше дальнего сенца». Какие ни есть, а все же союзники. Сейчас как никогда требуется полное сплочение всех революционных сил пролетариата. Но плавный упор — на передовых рабочих. На них опирайтесь при проведении своих решений в жизнь, с их помощью осуществляйте постепенную большевизацию Совета. Рабочий контроль — везде и во всем — так стоит вопрос на повестке сегодняшнего дня.