Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— Да прекратите же дымить, граждане! — взмолился кто–то в самой середине общегородского собрания.

Стоящий по соседству со Степаном мастеровой швырнул на паркетный пол окурок, растер его подошвой сапога.

— Кончай кадить, а то лампы тухнут! — заорал он весело и тут же, достав кисет, снова скрутил «козью», похожую на слоновью, ножку.

— Господа! То есть, прошу прощения, граждане!

Это голова городской управы Ганжумов, поднявшись со стула, выкатил на председательский стол свой круглый, как арбуз, живот и потряс в сизом от табачного дыма воздухе колокольчиком. — Общегородское собрание разрешите считать открытым.

Дружные аплодисменты всколыхнули табачное облако.

— Предлагаю избрать почетными членами нашего собрания следующих граждан: всеми уважаемого Мелькомова Богдана Давыдовича...

В ответ раздались неуверенные хлопки. Набитая битком аудитория тревожно зашелестела голосами.

— Быкова Николая Павловича, — продолжал называть городской голова «уважаемых» моздокчан.

Хлопки прекратились, а голоса зашелестели тревожнее.

— Цыблова Степана Егоровича, его высокоблагородие полковника Рымаря Тихона Моисеевича, Шилтава Карпа Павл...

И тут зал взорвался, словно бомба, у которой догорел наконец–то фитиль.

— Долой! Не надо нам толстосумов и казачьих офицеров!

Ганжумов захлопал толстыми губами, словно сазан, вытащенный из воды на сушу.

— Граждане!... — выговорил он наконец с укоризной в голосе.

Но ему не дали закончить мысль.

— Наших давай! — крикнул из задних рядов.

— Терентия Клыпу! Петрищева! Дубовского! — понеслось со всех сторон.

«А я еще хотел зайти к нему домой», — усмехнулся Степан, глядя на усаживающегося за стол президиума Терентия, красного от жары и всеобщего внимания.

Первым подошел к трибуне гласный Думы Авалов. У него красный бант на груди и золотой перстень на пальце. Он поздравил собиравшихся с долгожданной революцией, насулил им всяких благ в ближайшем будущем, а покамест попросил не самоуправничать и во всем полагаться на старую власть, разумеется, контролируемую Гражданским комитетом, который они сегодня, выберут из числа, самых достойных представителей всех слоев общества. Он тут же назвал фамилии в большинстве своем чиновников и старых городских заправил. С его предложением согласились и даже похлопали, когда он, поклонившись, отошел от трибуны. «Хитро сработано: и овцы сыты, и волки целы», — переиначил на свои лад пословицу Степан, подразумевая под волками царских чиновников.

Потом один за другим выступили представители от партии эсеров и меньшевиков. В первом Степан узнал сына богатея с Русского хутора Александра Пущина, а во втором — адвоката Елоева. Пущин с ходу призвал присутствующих присягнуть на верность Временному правительству и не спешить с заменой властей на местах до указания свыше, а Елоев предложил наряду с Гражданским комитетом создать комитет Казаче-крестьянский.

Выступали и другие ораторы. От товарищеских обществ, артелей, партий, сословий. Говорили взволнованно, горячо, опровергая друг друга и не предлагая собранию ничего конкретного. Всем им охотно аплодировали — очень уж понравилась игра в демократию. Тем неожиданней показался для опьяневших от хмельных речей слушателей вырвавшийся из толпы одинокий трезвый голос:

— А для чего все–таки совершена революция?

На мгновение в зале воцарилась тишина. Но ее тотчас разнесли вдребезги злорадные крики:

— Кто это там еще пикает?

— А ну покажись, умник!

— Пропустите его к трибуне!

Подавший реплику, сопровождаемый незлобивым смехом и свистом, направился к столу президиума.

— Степан! — вытаращил глаза Терентий Клыпа. — Разрази меня гром, если это не он!

И сразу по всему залу: «Какой Степан? Откуда взялся?» Терентий вскочил с места, бросился к другу, облапил при всем честном народе.

— Товарищи! — повернул к участникам собрания счастливое лицо. — Это же Степан Орлов, вернее, Журко, руководитель нашего подполья, член партии большевиков...

— С тысяча девятьсот пятого года, — закончил за него Степан, направляясь к трибуне.

— Для чего же все–таки была совершена революция? — повторил он вопрос, обращаясь к замолчавшему в ожидании ответа залу.

— Вам никто не давал слова, молодой человек, — вновь выкатил на стол свой обтянутый жилетом живот председатель управы.

— Так дайте, — улыбнулся ему самозванный оратор. А из зала в адрес председателя полетели колкие советы типа «заткнись, пузан!» и «не мешай человеку!»

— Революция — это свобода, ведь так? — снова обратился Степан к залу.

— Та-ак! — откликнулся зал.

— А о какой же свободе можно говорить, — если все останется по-старому: старая управа, старый суд, старая полиция?

— Но ведь под контролем Гражданского комитета! — выкрикнули из президиума, и Степан краем глаза заметил, что это крикнул Игнат Дубовских. «Поборник культурного капитализма», — усмехнулся про себя, а вслух сказал:

— Гражданский комитет — это ширма, прикрывшись которой, господа Мелькомовы и иже с ними будут проводить свою прежнюю эксплуататорскую политику.

— Ну, уж это слишком! — крикнул впереди сидящий какой–то чиновник с пенсне на бугристом носу.

— Я лишаю вас слова! — взвизгнул ему в тон городской голова и потряс колокольчиком.

— Вот видите, — усмехнулся Степан, кивнув головой в его сторону, — сегодня он лишает слова, а завтра лишит и свободы.

Зал зашевелился, не зная, как отнестись к брошенной реплике.

— Что же вы предлагаете, анархию? — выкрикнул все тот же чиновник в пенсне.

Степан смерил его насмешливым взглядом, неспеша откашлялся в кулак:

— Зачем анархию? Я не анархист, слава богу. А предлагаю я избрать истинно народную власть — Совет рабочих и крестьянских депутатов.

Собрание зарокотало котлом, в который вдруг кинули раскаленный докрасна камень. Все заговорили разом, перебивая и не слушая друг друга. Одни поддерживали предложение и кричали: «Даешь Совет!» Другие опровергали, доказывая чуть ли не на кулаках, что такая власть не способна соблюсти интересы всех слоев общества, и кричали: «Долой!» А когда шум в зале мало-помалу стих, то вновь зазвучали с думской трибуны пламенные речи, накаляя в зале атмосферу разноречивых настроений.

Уже над стоящей неподалеку тюрьмой поднялся в темное небо согнувшийся от старости месяц, а в зданий управы все еще раздавались крики: «Харю вначале умойте, а потом уж за власть хватайтесь!» «Гляди, как бы сами кровью не умылись, буржуи проклятые!» И только когда на куполе Стефановского собора сторож пробил одиннадцать раз в многопудовый колокол, участники собрания наконец разошлись по домам, так и не придя к единому мнению.