Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

Это говорит старый Мойше. Он стоит у гранитного парапета невской набережной, который служит ему прилавком, и предлагает прохожим подсолнечные семечки. Голос у него бодрый, даже веселый, а вид — жалкий. И без того худое лицо осунулось, глаза провалились, борода, закрученная штопором, из гнедой превратилась в буланую, костлявая спина еще больше сгорбилась. Нет, не повезло ему с этой поездкой. Он думал разыскать в Питере своего друга молодости Соломона Шлейфера, чтобы с его помощью сделать первый после столь длительного перерыва коммерческий шаг, но нашел лишь его могилу на кладбище и истратил пятьдесят тысяч рублей на помин его души в синагоге. Деньги по нынешним временам невеликие, но ему же еще нужно возвратиться в Моздок и привезти внуку Шлеме обещанную новую рубашку. К тому же он вчера не выдержал характера, проходя мимо закусочной, что на Мойке, и тем самым нанес непоправимый ущерб своему капиталу. Наутро он попытался выправить бедственное положение, намереваясь пустить товар подороже богатой публике, гуляющей по набережной у Дворцового моста под покровительственной дланью Медного всадника, но богачи в последние дни, казалось, все вымерли до единого, а вместо них по мостовой бродила туда-сюда всякая рвань и голь перекатная с солдатами и матросами вперемешку.

— Почем, дед, семечки? — остановился перед мешком мастеровой с винтовкой за плечом.

— Дешевле дешевого, — обрадовался Мойше, заглядывая покупателю в глаза с собачьим умилением. — Клянусь ослиной челюстью, которой Самсон поразил филистимлян, таких семечек вы не найдете, если даже поедете, упаси вас бог, в Жмеринку. Вы посмотрите, какие они крупные и ароматные — это же грецкие орехи, а не семечки.

— Семечки как семечки, — покупатель недоуменно воззрился на граненый стакан, — а вот мерка действительно особенная. И где ты только, дед, раздобыл такой махонький стаканчик?

Мойше трагически всплеснул руками, закатил под лоб слезящиеся глаза:

— Что он говорит! Вы послушайте, что говорит этот красивый молодой человек! Пусть вам бог пошлет такой маленький кусок золота, как этот стакан. Можно подумать, что я сам его сделал. Пошел на хрустальный завод и...

— С тобой, дед, говорить — цирка не надо, — рассмеялся рабочий. — Почем, спрашиваю, продаешь это дерьмо?

— Двадцать копеек серебром, — вздохнул Мойше, — совсем нипочем.

— Нипочем... — протянул покупатель, крутнув головой. — Ты, видать, от старости с ума спятил. За двадцать копеек можно два фунта хлеба купить.

— Во Владикавказе? — спросил старик, сузив глаза. — Во Владикавказе можно купить и за десять копеек, но не в Питере. Мой бог! У меня сердце не из камня в конце концов: давайте, молодой человек, пятнадцать копеек и наслаждайтесь себе на здоровье.

Покупатель пошуршал в кармане брюк бумажками. Вынув несколько квадратных керенок, протянул продавцу:

— Держи, дед, пятнадцать тысяч.

Мойше страдальчески перекосил лицо:

— Я жестоко извиняюсь, а других у вас нет, да?

— Другие будут, когда будет другая власть. А сейчас бери, какие дают, — подмигнул торговцу рабочий и, опрокинув себе в карман куртки содержимое стакана, пошел прочь.

Старый Мойше поднес керенки к глазам, брезгливо оттопырил нижнюю губу.

— Разве это ксеф [34] деньги (евр) ? — сказал он сам себе. — Это стыдно сказать что такое, а не деньги. Что можно купить за эти пятнадцать тысяч? Коробку спичек или билет на трамвай. Ох ун вей! Куда подевались царские империалы, звонкие, блестящие, могущественные, как сам Соломон Премудрый, царь израильский.

С минуту Мойше сетовал на инфляцию бумажного рубля, призывая на голову министра финансов все десять египетских казней с всемирным потопом впридачу, но вот к нему подошло сразу несколько покупателей, и он тотчас вспомнил, что в Священном писании имеются тексты не только устрашающего содержания.

— Пусть господь усыплет ваш путь манной небесной, — заворковал он голубем, кося плутоватым глазом на подсолнечную шелуху, покрывшую мостовую серым ковром, — но пока он это сделает, пользуйтесь, господа красивые, манной земной. Всего двадцать копеек — и удовольствия на целый день.

— Христианской кровью торгуешь, жидовская твоя морда? — раздалось ему в ответ.

Тут только увидел Мойше, что у подошедших к нему людей в глазах отсутствует осмысленное выражение. «Пьяные хулиганы!» — ужаснулся он, хватаясь за мешок и озираясь по сторонам в надежде позвать кого–нибудь на помощь.

— А ну, отцепись! — прикрикнул на него один из «покупателей», огромный детина с лицом мясника, в кожаной кепке и таких же гетрах на толстых ногах.

— Господа. — пролепетал бедный торговец, съеживаясь от ужаса за себя и свой товар, ню тем не менее не выпуская мешка из дрожащих рук. — Товарищи!

— Товарищей в Смольном поищи, а мы — члены «Союза русского народа» [35] черносотенная монархистская организация. , понял? Мы покажем вам, христопродавцы, как торговать Россией.

Мойше отшатнулся от поднесенного к его носу кулака, по-прежнему не выпуская из рук мешка. Но у него вырвали мешок. С хохотом и матерщиной пьяные молодчики стали рассовывать его содержимое по своим карманам.

— Караул! Грабят! — крикнул сорванным голосом Мойше, но тут же свалился на мостовую, сбитый ударом кулака. Кто–то сорвал у него с седой головы кепку, кто–то залез к нему в боковой карман и выхватил все его денежные накопления.

Вдруг раздался выстрел, и Мойше зажмурился, приготовившись расставаться с жизнью. Но пуля, по-видимому, пролетела в стороне от него, и когда старик открыл глаза, то увидел следующую картину: влево по набережной бежали мимо Зимнего дворца ограбившие его мародеры, а им вслед палил из винтовки тот самый рабочий, что расплатился с ним за семечки керенскими бонами.

— Живой, дед? — подошел он к нему и помог подняться на ноги.

И тут Мойше не выдержал, залился слезами.

— Ну-ну... — дружески похлопал его по тощему плечу рабочий. — Не расстраивайся, папаша. Хорошо хоть не убили — эта черносотенная сволота на все способна. А семечки... плюнь ты на них и иди домой.

Старик продолжал всхлипывать, бессознательно шаря у себя по карманам.

— Что, и деньжата выгребли? — посочувствовал рабочий. — Пойдем я провожу тебя. Где ты живешь–то?

— Увы! — вздохнул Мойше, с трудом приходя в себя. — Далеко, отсюда за три тысячи верст. Что я скажу своему внуку Шлеме, когда вернусь домой? Где та новая рубашка, которую я обещал купить ему? Ох ун вей мир! Лучше бы этот член русского народа унес мою кепку вместе с моей старой головой, — старик вновь затрясся от беззвучных рыданий.

За каменным парапетом порывистый северный ветер гнал по Неве мутно-зеленые волны.