Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— Аннексия — значит «пощада», контрибуция — «помилование». Вот и получается: мир — без пощады и помилования. Бросишь фронт, придут немцы и вздернут тебя на акациевом суку в твоем ауле без аннексий и контрибуций.

У чеченца сделались глаза круглые, как монеты. Он уже готов был броситься к тамбуру, чтобы сдернуть с него за ноги этого коварного русского, который говорит одно, а думает совсем другое, но его удержал на месте его насмешливый голос:

— Ну зачем же, ваше благородие, так неблагородно искажать смысл латинских слов? — смерил Степан презрительным взглядом «шутника». — Не слушай, земляк, господин офицер просто решил пошутить, — перевел он взгляд на недоумевающего чеченца. Но тот уж и сам понял в чем дело. Растолкав впереди стоящих сослуживцев, он вскарабкался на площадку рядом с оратором и закричал в толпу, безбожно коверкая русские слова:

— Я не знай анекса! Я не хочу Керенский! Я знай: мир — эта карашо, Кавказ карашо, свой аул жить — очин-очин карашо! Айда домой, свой сакля!

Ему охотно и долго аплодировали. Степан счастливо улыбался.

Ночевали делегаты в одной из теплушек вместе с ее хозяевами. Прежде чем уснуть, долго разговаривали с последними о житье-бытье. Вспоминали родные кавказские края. Под хруст овса на зубах лошадей, стоящих в отгороженной досками половине вагона, под их такое мирное пофыркивание.

Среди ночи, когда уснули наконец не только люди, но и лошади, в дверь вагона вдруг забухали кулаком: «Эй, кунак! проснись, пожалуста!» Обитатели вагона подхватились, отодвинули в сторону визжащую на роликах дверь. В нее вскочил запыхавшийся от бега тот самый маленький чеченец, что так бурно реагировал на выступления членов петроградской делегации. Вращая вылупленными глазами и размахивая руками в свете зажженной кем–то парафиновой плошки, он сообщил новость: к эшелону подцепили паровоз!

— Куда повезет? — спросил Степан, напяливая на себя рубашку.

— Я не знай, — развел руками чеченец. — Есаул говорил, обратно Псков ехат.

Снаружи доносилось пыхтенье паровоза.

— В Петроград, а не в Псков! — догадался Степан, вслушиваясь в паровозные вздохи. Ах, черт! Все так хорошо шло. Засыпая, Степан представлял себе довольный блеск в глазах Кирова, которому он завтра доложит об успешном выполнении задания партии, и вдруг все полетело кувырком.

— Что будем делать? — спросил он у Цаликова, нахлобучивая фуражку.

— Я к членам полкового комитета, — ответил Цаликов, — а вы, наверно, идите к командованию.

Уже находясь в дверях, Степан вспомнил про чеченца-доброжелателя.

— Спасибо, товарищ! — пожал на ходу ему руку. — Тебя как зовут?

— Ушурма.

— Ну беги, Ушурма, к своим, скажи, чтоб не верили офицерам. Чувствую душой — нехорошее они затеяли дело. Беги, кунак, — повторил Степан и сам побежал к хвосту эшелона.

— Что же вы, товарищи горцы? — задержался он у одного из вагонов, в который вводили по трапу пасшихся до этого на лугу лошадей, — Днем говорили одно, а ночью делаете другое. Куда собрались ехать?

— На Кавказ едем, — ответил ему весело один из текинцев.

Степан опешил.

— Что? На какой Кавказ? — переспросил растерянно.

— На Северный Кавказ.

— Да ведь Кавказ в другой стороне находится. Паровоз, смотрите, с какого конца прицеплен.

— Этого мы не знаем, так есаул сказал.

— Но вы хоть знаете, где находится ваш командир бригады?

— Да здесь же и находится, вон там, в самом конце, в штабном вагоне.

В это время к трапу подошел офицер и, хмуря брови, попросил «немедленно отойти штатских от воинского состава». Но Степан и так уже уходил по платформе, спеша к последнему вагону, в котором светились два-три окошка. «Может быть, и в самом деле бригада отправляется обратно в Псков», — засомневался он, становясь на подножку и берясь за ручку вагонной двери. Она была заперта. Степан постучал в нее кулаком. В тамбуре послышались шаги, и дверь открылась. На пороге появился щеголевато одетый хорунжий с адьютантским аксельбантом на плече и целой выставкой Георгиевских крестов на груди.

— Что вам угодно? — спросил он, и от звука его голоса по спине Степана пробежала колкая дрожь. Он взглянул хорунжему в лицо: света тусклого фонаря с соседней стрелки оказалось достаточно, чтобы разглядеть в нем черты своего бывшего соперника.

— Уа! — воскликнул Микал, ошеломленный такой неожиданной встречей. — Клянусь купелью, в которой меня чуть было не утопил пьяный поп, я вижу своего кровника!

— Уа изар хорж [33] добрый вечер (осет.). , — не нашелся сказать что–либо другое Степан, сунув на всякий случай руку за борт пиджака.

С полминуты соперники стояли, собираясь с мыслями: один — на пороге тамбура, другой — на земле перед подножкой.

— Это будет последний вечер в твоей жизни, проклятый сапожник! — первым нарушил тягостное молчание Микал и выхватил из кобуры револьвер.

— В данном случае я член рабочей делегации, а не сапожник, — вспыхнул Степан, вынимая из–за борта руку с зажатым в ней браунингом. — Мне нужно срочно видеть командира бригады.

— Ты увидишь сейчас Барастыра, клянусь звездами и тем, кто сотворил их, — сощурился Микал и взвел курок, но раздавшийся за его спиной голос помешал ему нажать на спусковой крючок.

— Что здесь происходит? — спросили из темноты, и на пороге тамбура рядом с хорунжим показался полковник в накинутом на плечи кителе и без головного убора.

— Встреча старых знакомых, — ответил Степан, водворяя браунинг на прежнее место. — Я хотел бы видеть командира бригады, — добавил как можно учтивее.

— Генерала нет, его вызвали к командиру корпуса.

— Где это? Мне необходимо с ним встретиться.

— А-а... — протянул полковник, — вы из этой... делегации. Прошу, — усмехнулся он, и Степану, бросилось в глаза, как странно перекосился у него рот. Сжигаемый взглядом своего кровника, он вошел вслед за полковником в купе и, опустившись на мягкое сидение, закурил предложенную папиросу.

— Я комиссар Временного правительства, — представился хозяин купе, тоже садясь и закуривая. — Может быть, я в состоянии решить ваш вопрос? Что вы хотели сказать генералу?

— Куда направляется эшелон? — спросил без дипломатических подходов Степан.

— Прежде я хотел бы ознакомиться с вашими полномочиями, — улыбнулся комиссар.

Степан предъявил мандат, сам внимательно вгляделся в лицо комиссару: ну так и есть, это тот самый джигит, которого он видел на пасху в моздокской роще, только постарел с тех пор.

— Вы Бичерахов? — спросил напрямик.

Тот с любопытством взглянул на осведомленного делегата.

— Да... — ответил он после некоторого колебания. — А откуда вы меня знаете?

— Вы друг Темболата Битарова, я видел вас вместе с ним в Моздоке.