Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга первая.

Оса исподлобья взглянул на старейшину, переступил на снегу ногами, обутыми в дырявые дзабырта.

— У нас в доме нет своей курицы, чтобы покормить бастыхицау, — ответил он дрожащим голосом.

В толпе мужчин послышались сочувственные разговоры. В самом–то деле: где взять бедной вдове курицу для жертвы домовому, когда она сама с детьми уже забыла запах жареного мяса? И потом, какое же это преступление — украсть курицу на Рождество? Надо делать получше запоры на хлевах да курятниках, только и всего.

— Почтенные! — перекрыл все голоса недовольный голос хозяина украденной курицы. — Вы забыли, что Рождество уже прошло. Следовательно, курица украдена в обычный день, и вор должен быть наказан. Я предлагаю всыпать ему пятьдесят плетей.

— Есть ли у тебя бог, Тимош? Это же убийство! — воскликнул Данел Андиев.

— Гнев ослепил его глаза, — поддержал Данела Аксан Каргинов. — Зачем, Тимош, давать волю сердцу над разумом? Дайте ему, православные, тридцать плетей.

— Ха! Пожалел волк кобылу, — зашумели хуторяне. — Такой же живодер, своего батрака за кусок пышки избил и руку ему сломал палкой.

— Тише, уважаемые! — возвысил голос Михел Габуев, исполняющий роль судьи не только за праздничным столом. — Пусть батрак Тимоша даст мальчишке десять плетей, а за украденную курицу взыскать с его матери мукой или деньгами. Прикажи, Тимош, своему батраку.

Тимош перевел ногайцу решение суда. Тот с сожалением взглянул на перепуганного. мальчишку и расправил в руках ременную змею. По к нему быстро подошел Данел и громко сказал по-ногайски:

— Иди в мой дом. Возьми пуд белой муки, отнеси Хестанову.

Гозым озадаченно глядел раскосыми черными глазами то на хозяина, то на Данела и не трогался с места.

— Ты что, новые порядки наводишь? — взвизгнул Тимош, хватаясь за кинжал. — Или у тебя заиграла ингушская кровь и ты хочешь, чтобы ее поубавили?

— Если я ингуш, то ты турок, чтоб закружился основной камень в твоей сакле. Может, это моя бабка была привезена из Закавказа?

Скандал грозил перейти в драку. Напрасно Михел Габуев призывал к порядку сцепившихся в словесной перепалке недругов: и у того, и у другого достаточно было приверженцев, чтобы вступиться за честь своего рода. Кое–кто уже закатывал рукава бешмета, чтобы легче было доказывать правоту. И тут в центр нихаса выкатился Чора.

— Огонь лучше всего тушить огнем! — крикнул он. Послушайте, люди! За паршивую курицу вы глупому мальчишке присудили десять ударов. А сколько следует присудить взрослому, который украл целое стадо скота?

Нихас зарокотал.

— Живым в могилу закопать! Кишки выпустить! — раздались возмущенные выкрики.

— Тогда пусть Гозым отсчитает двадцать ударов мальчишке и двести своему хозяину.

У всех открылись рты при таком странном предложении.

— За что? — вытаращил глаза Тимош.

— Вот за это, — и Чора взмахнул перед носом Тимоша мануфактурным ярлыком.

Давно уже нихас не испытывал столь сильных потрясений. Узнав от Чора подробности, связанные с этой радужной, похожей на деньги бумажкой, хуторяне в одно мгновение забыли о провинившемся мальчишке и все свое внимание сосредоточили на более интересном объекте. Шум, крики, нецензурная брань.

Воспользовавшись суматохой, Степан схватил за руку подростка, потащил с холма. Никто не стал их задерживать. У центрального колодца сапожник, прежде чем проститься с мальчиком, спросил у него:

— Оса, ты хочешь учиться?

Тот благодарно поднял глаза на своего избавителя:

— Очень хочу. Но кто станет учить вора?

— Поедем со мной в Моздок. Я устрою тебя на работу. Будешь работать и учиться.

Оса смутился, потупив глаза.

— Зачем ты будешь помогать мне. Я не только у Тимоша курицу крал, я у тебя, Степан, невесту крал.

— Для чего же тебе понадобилась чужая невеста, если ты еще несовершеннолетний? — прищурился Степан.

— Э... — поморщился Оса, — не для себя старался, для Микала Чайгозты. Три рубля давал, чтоб я в трубу залез, дверь открыл, понял?

— Выходит, ты мой кровник?

— Убей меня, я совсем плохой человек, — нагнул повинную голову юный осетин.

— Живой ты мне будешь нужнее, — подмигнул ему белорус. — Вечером заходи в мою саклю. Придешь?

Оса согласно кивнул головой.

Вечером Степан сидел дома, ждал мальчишку. Но вместо Осы в хату вошел Данел. Глаза у него возбужденно светились.

— Хочу в гости к Кондрату ехать, — сказал он после взаимных приветствий.

— С чего это надумал вдруг? — воззрился на тестя зять.

— Э... не сразу надумал. Давче мужик заезжал, он говорил.

— Какой мужик?

— Я почем знаю. Он из Стодеревской в Гашун ехал, там живет.

— Передал, значит, приглашение? — догадался Степан.

— Ну да, передал, — кивнул головой Данел. — Кунак просил в гости ехать на Крещенье. Очень просил. Ты вот что... Дай мне шубу, пожалуйста, а то я в своей черкеске сдохну дорогой. Такой чертов холод.

Степан снял с гвоздя старый, залубеневший от долгой носки полушубок, принадлежавший раньше тестю, накинул ему на плечи.

— Хорошо бы еще валенки, — поглядел с грустью на Данеловы чувяки.

— Ничего, — бодро сказал тот, направляясь к двери. — У меня сапоги дома почти совсем новые, зятем чиненные, доедем как–нибудь, не замерзнем.

Степан усмехнулся: его отец тоже надевал сапоги только по праздникам. Он проводил тестя в сенцы, пожелал счастливого пути и тут вспомнил вдруг про богомаза: отчего бы не воспользоваться такой удобной оказией? В Моздоке встречаться с Тихоном Евсеевичем теперь, пожалуй, опасно.

— Подожди, баба, — сказал он, берясь за рукав черкески Данела. — Вернемся на минутку в мою саклю. Я совсем забыл про икону.

— Какую икону? — удивился Данел, заходя снова в помещение.

— Вот эту, — ответил Степан, снимая с божнички маленькую иконку с образом Георгия Победоносца. — Ее нужно отвезти богомазу,

— Зачем? — еще больше удивился Данел.

— Видишь, у святого один глаз помутнел, как бельмо вроде, и на иконе краска треснула, потемнела вся. Пусть богомаз подновит, а я ему заплачу сколько стоит.

Данел взял икону в руки, осмотрел со всех сторон, затем насмешливо взглянул на зятя.

— Думаешь, Данел во? — он постучал по иконке костяшками пальцев и нахмурил брови. — Скажи мне прямо: ты хочешь, чтобы Данел был нукером того самого вождя, который хочет отобрать овец у Чайгозты и раздать их бедным людям?

Степан молча смежил веки, утвердительно кивнул головой.

— Тогда говори, что еще должен я сказать твоему богомазу? — спросил Данел.

Кондрат вышел из натопленной хаты и по тому, как сразу слиплось в носу, определил: «Ну и морозяка! Истинно, крещенская стужа». Он прошелся по базу, пнул носком сапога конский катышек, тот звонко щелкнул и запрыгал лягушонком по мерзлым комьям навоза. Да, мороз нынче лютый. Надо будет коням овса задать и быкам в мешку побольше отрубей всыпать — кормильцы!