Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга первая.

— В таком случае, я люблю Венеру, — заявил Степан, невольно вспоминая мост через Терек и голубую искрящуюся точку в светло-оранжевом рассветающем небе.

— За что же ты ее любишь?

— За то, что она ведет за собою солнце, — Степан помолчал, подбирая нужное сравнение. — Понимаешь, она как наша партия... впереди рабочего класса.

— Да здравствует практицизм! — воскликнул Сергей и, обхватив, друга за плечи, горячо проговорил ему в самое ухо: — Ты знаешь, практичный ты мой человечище, я тоже очень уважаю и люблю Утреннюю звезду.

Сона сидела у раскрытого окна и время от времени вздыхала. Неделя прошла, как уехал муж во Владикавказ, не случилось ли чего? На дороге, говорят, очень неспокойно. Обозы сопровождают солдаты с пушками — абреков боятся.

— Ау, Соня! — раздался, за окном веселый голосок Ксении. — Ну что ты заперлась в своем скворечнике, носа не показываешь? Посмотри, какой чудесный сегодня день.

Сона выглянула в окошко: под ним вместе с Ксенией стояли те самые жеманные дамы, что с некоторых пор стали ей кланяться при встрече: жена помощника пристава Гликерия Фортунатовна и жена почтмейстера Сусмановича, сухая, как вобла, и злая, как бабки Бабаевой собака. Неподалеку от этих высокопоставленных женщин стоял экипаж, запряженный парой вороных коней.

— Милочка, — обратилась к Сона Гликерия Фортунатовна, — а мы за вами. Собирайтесь скорее, чтобы не заставлять беспокоиться, нашего дорогого Дмитрия Елизаровича. Ведь он сегодня именинник.

— Моего мужа нет дома, — ответила Сона, краснея за свою не совсем чистую русскую речь.

— Какая жалость! — воскликнула мадам Сусманович. — Вашего супруга так уважает Дмитрий Елизарович. Очень жаль, очень жаль... Но отбросьте предрассудки, милая. Вы теперь находитесь не в осетинском хуторе, а в благородном светском обществе. Нельзя отказывать в удовольствии видеть вас господину приставу в такой знаменательный для него день.

— Да, да, — подхватила жена помощника пристава. — Он запретил нам возвращаться без вас. Не ставьте же нас, дорогая, в безвыходное положение. Вы же, надеюсь, любите нас? И потом: это такая честь! Такая честь!

— У меня траур, — нахмурилась Сона, — я не могу...

Мадам Сусманович протестующе царапнула воздух ажурной перчаткой.

— Полно, голубушка. Нельзя же весь век убиваться. Бог дал, бог и взял. Все мы ходим под его властью. Недаром сказано: «Без его воли и волос не упадет с головы». А ну, Ксюша, забегите в келью нашей затворницы, вытащите ее на свет божий, — улыбнулась она своей молодой цветущей подруге и, когда та скрылась в калитке, шепнула с гримасой отвращения на блеклом худом лице жене помощника пристава: — И чего он нашел в этой осетинской девке? Черна, глазаста, говорить не умеет...

— Разве поймешь этих мужчин, — шепнула в ответ Гликерия Фортунатовна. — Я думаю, это простое любопытство. Иногда ведь хочется кисленького...

Оса сидел в бричке н ждал хозяина. Сегодня ученик машиниста исполнял обязанности заболевшего кучера Тимошки и должен был отвезти Григория Варламовича на именины пристава. Вдруг его словно ветром сдуло с мягкого сидения: в открытые ворота въехал на коне Микал, его прежний приятель, которому он клялся с одноглазым Гапо в вечной дружбе и верности. Оса спрятался за колесо брички, наблюдая сквозь спицы, куда направится земляк. Теперь, когда друг стал кровником, лучше не попадаться ему на глаза.

Но Микал даже не взглянул в его сторону. Соскочил с коня, направился прямо к дому. На нем косматая горская шапка и серая черкеска с длинным кинжалом.

Что ему нужно у хозяина? Острое любопытство побороло страх. Оса перебежал двор, вскочил в сенцы и прижался ухом к двери, ведущей в комнаты.

Разговор шел о Степане. Из отрывков фраз, долетавших через обитую дерматином дверь. Оса понял, что машинист отправился во Владикавказ не за подшипником для локомобиля, а на «тайное собрание врагов престола».

— Мой приятель видел вашего машиниста в Осетинской слободке, а потом на Лысой горе, — говорил Микал, и в голосе его звучало раздражение.

— Ну и что с того? — отвечал ему насмешливо купец. — Я тоже вчера ходил на Осетинскую улицу, а сегодня поеду на Коску именины праздновать. Ну, ладно, ладно, не хмурься. Я и сам чую, что машинист мой с душком. Вот только почему ты с этим разговором ко мне, а не к приставу?

— Хотел сказать хорошему человеку, что пригрел он змею на своей груди. Помните, в прошлом году я тоже не к приставу, а к вам пришел вначале?

За дверью раздался хохот.

— Помню, будь ты неладен! — простонал сквозь смех Неведов, — Разорили вы меня тогда с приставом, чоп вам обоим в дыхало. У-ух, чисто разбойники, креста на вас нет. А вообще–то я люблю шустрых ребят. Давай–ка ради приятной встречи настоечки дерябнем, все равно сегодня пить придется. Вот только мастера терять жалко — золотые руки...

Голоса за дверью стихли. Оса плотнее прижал ухо к прохладному дерматину, надеясь еще что–нибудь услышать, но дверь вдруг так стремительно распахнулась, что он едва успел отскочить в сторону. Из нее так же стремительно вышел Микал. За ним, переваливаясь с боку на бок, как старый гусак, просеменил купец.

— Оська! — крикнул он, подбегая к бричке. — Куда ты подевался, сукин сын?

Оса выскочил из сеней:

— Я здесь, хозяин.

— За каким чертом тебя туда носило?

— За вами, хозяин.

Григорий Варламович очумело взглянул на подростка, плюнул и повалился на кожаную подушку экипажа:

— Давай, балабон, гони к дому начальника полиции.

«Арестуют Степана», — с тоской подумал юный кучер, беря в руки ременные вожжи.

Именины пристава справляли на Коске, под дикой раскидистой грушей, что росла на лесной поляне у самого Терека.

Пир был в разгаре. Граммофон с воодушевлением гнусавил разухабистую песенку:

Подвыпившие чиновники и офицеры тянулись к румяным щекам своих партнерш масляными губами, что–то шептали им на ушко, отчего те стыдливо посмеивались, закрываясь веерами и ладонями. Шум, гам, пьяные выкрики, звон хрусталя.

— За здоровье нашего дорогого именинника Дмитрия Елизаровича — ура! Ура! Ура!

Именинник довольно улыбался. Он с царским величием принимал хвалебные тосты и с отеческой снисходительностью ухаживал за сидящей рядом Сона, которая в ответ на его заботу смущенно кивала закутанной в черную шаль головой: спасибо, мол. Ей было очень и очень неуютно в этой чуждой, непонятной компании. И зачем она разрешила уговорить себя поехать сюда? Как противны ей пьяные рожи, разглядывающие ее, словно диковинную вещь. И даже хохотунья Ксения ей сейчас неприятна за то, что так открыто, не стесняясь своего маленького, невзрачного мужа, кокетничает с городским головой и офицером-доктором.