Соломон Смоляницкий - Три века Яна Амоса Коменского

— Что же, — проговорил Жеротинский, — может быть, тебе, Ян Амос, суждено исполнить этот труд?

Епископу показалось, что в голосе графа прозвучала легкая ирония. Еще бы: многим прославленным ученым, даже если они соединят свои усилия, не под силу такое!

Юноша промолчал, и неожиданно граф сказал:

— Братство хотело бы поручить тебе управление нашей городской пшеровской школой. Управление и преподавание. Готов ли ты, Ян Амос, принять наше предложение?

— Я готов трудиться, насколько хватит сил и разумения.

Граф Жеротинский наклонил голову. Судьба Яна Амоса была решена. И отныне граф Жеротинский до самой своей смерти станет покровителем и защитником этого молодого человека, в котором он угадал его великое предназначение.

***

Декабрь, 1617 год. В венском дворце императора Священной Римской империи, чешского короля Матвея настороженная тишина. Придворные, собравшиеся в приемном зале, тревожно перешептываются. Некоторые растеряны, другим с трудом удается скрыть затаенную радость. А иные уже сумели придать своей физиономии приличествующую случаю скорбь.

Король Матвей опасно болен. Впрочем, болезнь началась не вчера. Последний год недуг, подтачивавший его силы, не однажды укладывал короля в постель. Но такого, чтобы он надолго лишился сознания, еще не было. Даже если он и выкарабкается на этот раз, долго ему не протянуть. «Подумать только — сорок минут без сознания, какой ужас!» — «Да нет, не сорок — час десять...» — «Увы, увы, это слишком, слишком дурной знак...»

Быстро проходит в глубину, к покоям короля, шурша кардинальской мантией, ближайший его советник и любимец всесильный венский архиепископ Мельхиор Клезель. Перед ним расступаются. Те, кто вчера искал его взгляда, еще издали заискивающе улыбался, сейчас опускают глаза. Не позавидуешь судьбе этого временщика, если господь бог примет грешную душу короля. «Сначала у него из носа и горла шла кровь, а уж потом он потерял сознание». — «Да это очень опасно! И на Клезеле лица нет».

Перешептываются. Бросают друг на друга многозначительные взгляды. Неожиданно замолкают, прислушиваются. А там, в королевских покоях, тишина. Оттуда не доносится ни звука, ни шороха.

Ощущая, как силы медленно возвращаются к нему после выпитого снадобья, приготовленного его лейб-медиком, король Матвей, прикрыв глаза, лежал на своей широкой постели под алым балдахином. Слабость была такая, что трудно шевельнуться, но внутреннее чувство уже говорило, что он поднимется. На этот раз обошлось, миновало. Тот нестерпимый, сжимающий все тело острыми когтями ужас, который он пережил, погружаясь в небытие, теперь как бы спрятался, притаился где-то в глубине сознания, лишь напоминая о себе колючей мыслью: так вот как умирают, как тяжко и мучительно дух расстается с телом! Может быть, лишь праведникам суждена иная смерть. А он грешник, с душой, запятнанной преступлениями и страстями. Там, на небесах, он предстанет перед богом какой есть, в своей исконной сути, без короны, королевской мантии и скипетра императора. А впрочем, есть ли что там, за гробом?.. Здесь же, на земле, он король, обязанный этим своему рождению, и потому он всегда поступал в соответствии с королевским долгом власти. А долг этот требовал твердости, а то и коварства — суровый, кровавый и сладостный долг. Ему он был предназначен свыше, и он исполнял его. Вот что он скажет, представ перед высшим судьей. Но то время еще не настало. И никому не ведомо, когда оно настанет для смертного.

Рассуждение это успокоило короля Матвея и постепенно вернуло к бренным заботам власти. Мысли потекли по привычному руслу, как всегда, вызывая то усмешку, то досаду, то раздражение; гнев он подавлял в себе, боясь нового припадка. Да, все реже в последнее время радость или торжество волновали его кровь, когда он думал о делах государственных. Со всех концов империи приходят дурные вести: то тут, то там вспыхивают бунты крестьян, волнуется городской плебс. Все чаще королевским чиновникам оказывают прямое сопротивление. Без надежной охраны они не рискуют появляться среди народа. Его тайные агенты доносят о сношениях немецких князей с внешними врагами, о сепаратных соглашениях высокородных панов, князей и графов-католиков с его противниками. Каждый из них заботится лишь о своекорыстных интересах, сильная королевская власть им помеха.

Но особенно беспокойно, как всегда, в Чехии. Представители чешских сословий за его спиной договариваются, сколачивают союзы против него с сословиями в Венгрии, даже в Австрии. Чехи не забыли о своих требованиях, которые они предъявляли ему перед коронованием. Он пошел (вынужден был пойти!) им навстречу лишь в одном пункте — религиозном, выполнение остальных четырех пунктов он отложил... Сословия не раз напоминали ему об этом — он прикидывался глухим. Пока он жив, эти четыре пункта выполняться не будут. Как, дать им право созывать свои съезды без его королевского соизволения? Дать им право свободно заключать союзы с сословиями других земель, мало того — заключать договоры с протестантскими князьями! Да неужто он добровольно откажется от своих королевских прав и будет зависеть от решения их сеймов?

При одной мысли об этом король Матвей почувствовал, как от волнения у него перехватывает дыхание. Все же усилием воли он заставил себя размышлять более хладнокровно. Несомненно, чехи объявили ему тайную войну. Впрочем, они не скрывают многих своих намерений. Сословия наглеют на глазах. Он хотел продолжить войну с турками, чтобы усилить свое влияние и в Европе и внутри империи, — сейм отказал ему в средствах, и планы его рухнули. А беспрерывные конфликты между католическими властями и протестантами, которые, ссылаясь на Грамоту его величества», открывают новые церкви? В любой момент эти конфликты могут перерасти в возмущение всех слоев против короля и католиков. А все это плоды политики его бесхарактерного братца императора Рудольфа, который за бесчисленными пирами, учеными увлечениями да собиранием всяческих художественных коллекций так и не понял, что происходит в его землях, в этой бунтарской Чехии, где при нем снова подняли головы протестанты, которые открыто готовились к борьбе против законной королевской власти и святой католической церкви.

Подумав о Рудольфе, король Матвей брезгливо поморщился. Мятежный дух возрос в непокорной Чехии из-за попустительства его слабодушного братца. Недаром же он, Матвей, всегда говорил, что Рудольфу пристала не королевская корона, а мантия ученого или, того лучше, прожженный фартук алхимика, которыми он наводнил свой дворец в Праге. Эти шарлатаны обещали ему добыть золото, но получалось наоборот: золото королевской казны текло в их карманы да в руки всевозможных ученых и художников, а больше всего — всяческих авантюристов и обманщиков, прикидывавшихся великими знатоками наук и искусств.