Соломон Смоляницкий - Три века Яна Амоса Коменского

— А над чем работает сейчас ваш учитель после издания «Двери языков»? — спросил Гартлиб.

— Пишет новое сочинение — «Дверь предметов», — ответил Самуил. — Я это знаю, потому что помогал ему. Другое его название — «Всеобщая мудрость христианская, содержащая классификацию и подлинные свойства всех предметов». Это будет золотая книга, книга всех книг!

Книга всех книг! Гартлиб улыбается горячности молодых людей. Но быть может, они правы. Кому, как не их учителю, пристало создать Пансофию — книгу всеобщей мудрости?

— Вы можете устроить, чтобы к вашему учителю попало мое письмо? — спрашивает он.

— Конечно, можем! — отвечают Даниил и Самуил одновременно. — Ведь мы обязаны извещать его о наших успехах.

Прощаясь с молодыми людьми, Гартлиб уже мысленно произносит первые фразы письма к Коменскому. Оно должно быть дружеским и сердечным, прочь обычные условности! А вместе с письмом он пошлет и какую-то сумму денег.

В ответ на дружеское письмо Гартлиба Коменский благодарит за внимание, заботу и подробно отвечает на вопросы. Завязывается переписка, и Ян Амос по просьбе Гартлиба посылает ему набросок Пансофии, к которому прилагает оглавление «Великой дидактики». С нетерпением он ожидает, что скажет просвещенный меценат. В этот трудный год Ян Амос особенно нуждается в поддержке — на свой страх и риск начал небывалый труд, который едва ли по плечу и нескольким ученым. Но Самуил Гартлиб молчит. Проходит месяц, второй, третий... Ян Амос не знает, что и думать. Неужто первый набросок будущей Пансофии так ничтожен, что не заслуживает ответа? А может быть, его пакет потерялся в пути? Но как это часто случается, когда надежда была почти потеряна, Коменский получает посылку. С волнением разворачивает он ее и не верит глазам: перед ним новая хорошо изданная книга на латинском языке, озаглавленная: «Введение к опытам Коменского из библиотеки С. Г., открытые врата мудрости, или Семинариум христианской Пансофии».

В предисловии Гартлиба говорится, что сочинение издано в Оксфорде с одобрения университетского канцлера.

«С одобрения канцлера, но не с одобрения автора!» — негодует Коменский, осознав, наконец, что произошло. Он посылал свои материалы не для печати, а лишь для личного ознакомления. Никогда он не решился бы представить на всеобщее обозрение эти первые наброски. В какое же положение его поставил Гартлиб, опубликовав их без его ведома! Несомненно, мысли очерка натолкнутся на предубеждения, которые он предвидел, но не ответил на них, так как не собирался в этом виде издавать свой набросок.

Быстро пробегает глазами Коменский приложенное к книге письмо Гартлиба. Он и не думает оправдываться, лишь извиняется за поспешность издания, объясняя это тем, что ученые жаждали скорее познакомиться с наброском, а переписчики не успевали, вот и пришлось его напечатать. Кроме того, прибавляет Гартлиб, необходимо собрать об этом замысле суждение ученых европейских стран, дабы возбудить интерес и найти покровителей для осуществления его идеи создания Пансофии. А так как один человек не в силах выполнить такую задачу, было бы разумно подобрать помощников, 6—8 ученых, которые смогли бы отбирать наиболее существенное из всех наук и давать ему отобранный материал. И поскольку одно поколение не в состоянии осуществить весь гигантский план работы, то следует основать, как то и желал славный Бэкон Веруламский, коллегию ученых.

Ян Амос ошеломлен: замысел Гартлиба увлекает своей грандиозностью. Объединение усилий ученых разных стран, а затем и всего человечества единством знания, которое развеет мрак невежества, предрассудков, предубеждений, — это ли не самый верный путь к лучшему будущему всего мира! Самое же удивительное состояло в том, что этот поистине грандиозный план при чтении письма Гартлиба показался реальным. Доказательство тому — лежащая перед ним книга.

Она производит большое впечатление, будоражит умы, вызывает ожесточенные споры.

Завоевывая все больше сторонников, а тем самым усиливая огонь противников, «Введение к опытам Коменского» быстро распространяется по всей Европе. В 1639 году книга выходит вторым изданием под названием «Предвестник Пансофии», вскоре он издается в Париже и в Лейдене, а затем, в 1642 году, появляется в английском переводе. Снова, как во времена необыкновенного успеха «Двери языков», к Коменскому со всех сторон идут письма, на этот раз, однако, далеко не все восторженного характера. «Как осы напали на меня не только философы, но и теологи», — скажет он позже. Одни говорят, что всеобщая мудрость, которую предлагает Коменский, не что иное, как коварное средство для тайного распространения кальвинизма; [100] Кальвинизм — кальвинистская ересь — разновидность протестантизма, основателем которой был Ж. Кальвин (1509—1564). Кальвинизм возник в период Реформации и отвечал требованиям нарождавшейся буржуазии, явился религиозным выражением ее интересов. Специфическим для кальвинизма является признание догмата об абсолютном предопределении. Согласно этому догмату, человек еще до своего рождения предопределен либо «спастись», либо «погибнуть». другие — что вся эта мудрость есть опасная смесь божьих дел с человеческими, христианства с язычеством, света с тьмой...

Идея Пансофии привлекает внимание и знаменитого философа Декарта. [101] Декарт Ренэ (1596—1650) — знаменитый французский философ, физик и математик. Его деятельность характеризовалась борьбой против схоластики и требованием изучать природу. Один из основоположников рационалистической философии. Прочитав «Предвестник Пансофии», он дает всестороннюю оценку этому наброску, а вместе с тем — таланту и личности автора. Декарт заявляет, что Коменский является «человеком сильного ума и большой идеи и, сверх того, обнаруживает благородную ревностность к общественному благу». Ученый считает, что «Коменский мог бы разрешить проблему, которую изложил, лучше, чем кто-либо другой; только образцы, которые он представил, недостаточны, чтобы подать большую надежду». Да, у Декарта есть свои критические замечания, и они существенны. Он, например, сомневается, «чтобы только в одной книге можно было изложить все знания в целом», он сомневается также, что Коменский изображает какую-то универсальную науку, к которой склонны и которую были бы в состоянии усвоить школьники в возрасте до двадцати четырех лет. Декарт не одобряет далее намерения автора «соединить религию и истины откровения со знаниями, которые добавляются естественным разумом».