Дмитро Бедзык - Украденные горы [Трилогия]

Докладывать сейчас об этой беседе с генералом Чекан, разумеется, был не вправе, возражать генералу можно было лишь без свидетелей, на правах давней дружбы, а здесь полковник мог, больше того, обязан был разговаривать со своими офицерами как с подчиненными, чья вина за распространение подпольных листовок была, по его мнению, наибольшая.

— Господа, без дисциплины армия — не армия, — начал он без всяких вступительных слов. — Я призвал вас сюда, чтобы в присутствии командира дивизии посоветоваться с вами, как нам быть дальше. Задумайтесь, господа, — мы тут единая семья и вольны открыто разговаривать, — задумайтесь, повторяю, над тем, что можно требовать от солдата, начитавшегося прокламаций. Все происходит потому, что солдатам нашим не с кого брать пример. Вы, господа, вопреки моим советам и даже прямым требованиям, тревожились лишь о себе. Всю зиму, с тех пор как наш фронт здесь обосновался, вы ублажали себя. А про них, — Чекан кивнул в сторону окопов, — про них забыли. Серая скотинка, скажете вы. Как бы эта серая скотинка неожиданно не показала себя, если вы и впредь…

Удар по столу мясистой генеральской ладонью оборвал речь полковника.

— Довольно сантиментов, Александр Григорьевич! — прошлепал Осипов толстыми губами, комично шевеля рыжеватым усом. — Огласите своим офицерам, чтоб готовились к наступлению! — и вторично пристукнул по столу. — И еще объявите, что каждого, у кого будет обнаружена листовка, офицер вправе застрелить на месте. Надеюсь, понятно?

Чекан растерянно молчал. Какой смысл оглашать, когда командир дивизии сделал это сам, и притом в крайне грубой, бестактной форме.

— Разрешите, — раздался внезапно голос поручика Падал- ки. Все невольно оглянулись в его сторону, пораженные тем, что поручик, через голову старших по чину, осмелился первым выступать. Андрей поднялся с дивана, вытянулся и повторил, обращаясь к генералу: — Позвольте слово, ваше высокопревосходительство.

Генерал наклонился чуть вперед, с удивлением, а еще больше, пожалуй, с интересом уставился на поручика. Стройный, светло-русый красавец с темно-карими глазами с первого взгляда понравился Осипову. Бравый парень, не мешало б его взять к себе в штаб, по крайней мере на балах ловко развлекал бы приглашенных дам…

— Кто это? — склонившись к полковнику, прошептал генерал и, услышав фамилию поручика, просиял, — геройские подвиги Падалки неоднократно описывались в газетах. — Прошу, поручик, прошу!

Какое-то мгновение Андрей колебался: правильно ли он поступит, если выскажется по поводу генеральского приказа, — глядишь, еще навредит себе? У генерала Осипова была слава самодура, считавшего солдат своими крепостными, а офицеров — сыщиками. Поговаривали, что — Осипова-полковника произвели в генералы после того, как он энергично расправился с крестьянами-бунтовщиками, пытавшимися поделить между собой помещичьи земли в Карпатах; одни клялись, будто генеральский чин достался ему за личную храбрость на ноле брани, за весьма опасное ранение, о котором даже писали в столичной газете, другие втихую чесали языки, будто в ранении Осипова повинна дочка учителя из карпатского города Санока. Так или иначе, но, судя по всему, командир дивизии не представляет себе, что такое распутица, какими удобными мишенями станут для австрийцев солдаты, которым придется вместо атаки бороться с вязким болотом под ногами. Нет, он, Андрей Падалка, посчитал бы себя просто бесчестным офицером, откажись он предостеречь командира дивизии от трагической ошибки.

— Смею, ваше высокопревосходительство, доложить, что в такую погоду солдаты, безусловно, не в состоянии достичь успеха. Только напрасная трата человеческой крови, ваше высокопревосходительство.

Осипов не дослушал, сорвался с кресла и, багровея, ударил кулаками о стол:

— Молчать! Как вы смеете давать мне подобные советы? — Он подхватил со стола измятый, потертый листок бумаги и, взмахнув им, спросил: — Читали, поручик?

Мог ли Падалка признаться, что тайные мотыльки — дело его собственных рук, что его усилиями они разлетались по окопам и теперь будоражат людей, пробуждают в них волю к сознательным действиям? И потому, не теряя военной выправки, он ответил четко:

— Никак нет, ваше высокопревосходительство!

— Не читали? Выходит, вы понятия не имеете, что у вас творится под самым носом, поручик? — Генерал поднес листовку к глазам и прочел: — «Долой войну, долой самодер…» — Прервав себя на полуслове, он смял бумагу и отбросил ее на стол. — Вот какие слова на уме у ваших солдат. Да за одно это их стоит погнать на австрийские проволочные заграждения. А вы тут развели турусы на колесах о напрасном кровопролитии… — И, сделав размашистый жест рукой, скомандовал: — Без сантиментов, господа офицеры! Давайте рубить узел, пока он не окроплен нашей кровью!

В назначенный день наступления, точно в шесть утра, началась артиллерийская подготовка по всему фронту. Орудийные снаряды летели над головами солдат и разрывались в расположении австрийских войск. Почти каждый третий снаряд достигал цели: вздымал бурые фонтаны земли во вражеских окопах, ломал проволочные заграждения, взрывался в дальнем селе, где разместились резервы противника. Не замедлила с ответом и австрийская артиллерия. Правда, ее выстрелы страдали неточностью, но ей тоже удалось нащупать линию русских окопов. И австрийцы наломали бы, как говорится, дров, не сумей солдаты перехитрить их: до открытия артиллерийской дуэли они скрытно проскочили в другую, пустовавшую линию окопов.

В конце концов орудия замолкли. Настало время пехоты. Австрийцы приготовились к встрече. Пулеметы и винтовки нацелены на бруствер русских окопов.

— Ахтунг! [27] Внимание (нем.). — передавалось по австрийским окопам, что означало — не спускать глаз с мушки прицела, держать палец на спусковом крючке.

Иван Юркович — сорокалетний солдат горного батальона ландштурмистов [28] Ландштурмисты — воинские части ополченцев. , прославленного батальона, недавно перекинутого для укрепления галицийского фронта с итальянского, прилег грудью к деревянной обшивке и, прижмурив левый глаз, взял на мушку определенную точку на бруствере русского окопа. Над полем разлилась необычная на фронте тишина. Вот-вот покажутся головы противника. Сперва высунутся серые шапки, потом лица, груди… В сотую долю секунды, как это бывало на итальянском фронте, Иван ухватит на мушку одну из вражеских фигур и нажмет на спусковой крючок. Надо успеть это сделать возможно скорее, чтоб не дать врагу перескочить линию бруствера. Пробегая по дну окопа после артиллерийского обстрела, цыганистый капрал довольно потирал руки: