Дмитро Бедзык - Украденные горы [Трилогия]

— Будет тебе, Василь, — остановил меня дядя и поинтересовался, где мама, потом спросил, что она сегодня варила, а когда узнал, что кроме борща в печи стоит макитра с пирогами (сегодня ж воскресенье!), сказал:

— Я так голоден, что, наверно, все пироги съем.

— О, там их много, дядя, — рассмеялся я.

— Ну, так ты мне, Василечко, поможешь. Согласен?

— Согласен!

Но дяде не пришлось даже попробовать пирогов. Когда он, вытащив из печи макитру, обернулся ко мне за тарелкой, скрипнула дверь и в хату, пригнувшись, чтобы не задеть черной каской за притолоку, вошел жандарм.

По моему телу пробежали мурашки. «Это за дядей, — подумал я в первое мгновение, но тут же успокоил себя: — Императорского жолнера «черный когут» тронуть не посмеет».

Стряхивая с рук золу, дядя с виду спокойно спросил:

— У вас есть ордер на арест, пан капрал?

— Ордер? — плечистый, упитанный жандарм шевельнул черным усом. — Теперь времени не хватит на всех ордера писать. Имею список, пан Юркович. — Он вынул из кожаной сумки записную книжку, перевернул несколько страничек и прочитал: — Петро Юркович, учитель и начальник школы в селе Синява, двадцать семь лет. — Глянул насмешливо на дядю: — Достаточно этого для вас, пан профессор?

— Нет, не достаточно, пан капрал. Ордера не имеете, а к спискам вашим у меня доверия нет. — Дядя горделиво одернул мундир. — Кроме того, я жолнер императорско-королевской армии.

— Пан Юркович уже не есть жолнер, а лем [22] Лем — лишь, только; отсюда произошло название этнографической ветви украинского народа. политический преступник.

Дядя искренне удивился:

— Лем, говорите? Но ведь и вы лемко? По выговору узнаю. Какого уезда, хотел бы я знать? И что же вас заставило пойти на сию, простите меня, службу?

— Какое вам до этого дело, лемко я или не лемко? Вот пан профессор наверняка лемко, а я пана поведу в город как простого мужика. — «Черный когут» ударил прикладом карабина об пол и хмуро приказал: — Прошу собираться в дорогу, пока не попробовали моего штыка!

«Вот как тебя, профессор, уважил землячок, — подумал Петро. — Нет, капрал, после того как я побывал в России, я так легко не подставлю руки под твои наручники. Дед Кирилл из Миргородского уезда кое-чему научил меня». А громко, будто покоряясь, сказал:

— Пан капрал прав. У кого оружие — у того и право и сила. Однако я думаю, что пан капрал не будет против, если я отведаю на дорогу этих пирогов? — Петро положил ладонь на край горячей макитры. — Не много времени на это потребуется.

Жандарм нахмурился. Впервые приходилось иметь дело с такого рода арестованным. Думает о пирогах, когда в подобных случаях люди заливаются слезами или цепенеют от страха. Ну что ж, пусть будет так. Пусть профессор не думает, что у жандарма нет сердца.

— Гут, я разрешаю! — сказал он и отошел к лавке, сел под окном, откуда, не спуская глаз с арестованного, с любопытством следил, как тот накрывал белой скатертью стол, как вместе с мальцом расставлял тарелки и раскладывал вилки, а под конец перенес туда и макитру. Сглотнул слюну, когда профессор принялся накладывать в тарелку пироги. Горячие, с тонкой поджаристой корочкой, они наполняли помещение аппетитным запахом, вызывали картины далекого детства, когда добрая матуся ставила на стол в праздничный день горячие, зажаренные на масле пироги. Жандарм заерзал на месте. «А для кого вон та вторая тарелка? Уж не для меня ли? Э, нет, — с сожалением заключил он. — Жандармов к столу не зовут…»

Однако, как ни странно, профессор, по-видимому, еще не почувствовал себя арестантом и с отменной вежливостью пригласил пана капрала к столу.

— Таких пирогов вы еще не едали. Не смотрите, что картофельные… Хотя вижу — здесь есть и с капустой. На Украине, пан капрал, их называют варениками. Их там творогом начиняют. И в сметану макают. — Петро беспечно, словно имел дело с другом, рассмеялся. — Там даже песню про них сложили. Про вареники в сметане! Однако прошу, пан капрал, подвиньтесь поближе. — Профессор показал на стул перед столом. — Прошу.

Пересев с лавки на стул, жандарм зажал карабин меж колен, протянул руку к вилке, хотел улыбнуться хозяину в благодарность за угощение, да вспомнил, что ему это не к лицу, и, прежде чем воткнуть вилку в пирог, спросил тоном придирчивого следователя:

— Так вы, пан профессор, были в России?

Петро, словно только и ждал этого вопроса, весело, даже с гордостью, ответил:

— Не только в России, пан капрал, даже в царской столице Санкт-Петербурге!

Рука жандарма, нацелившаяся на маслянистый пирог, вздрогнула:

— И пан профессор видел самого царя?

Петро рассмеялся:

— Что видел! Я имел честь, пан капрал, разговаривать с его величеством.

На Петра уставились черные глаза, вылезшие из орбит от подобного дива: этот политический преступник даже не пытается вывернуться, открыто сознается в своем страшном преступлении.

— И какую же пан профессор имел беседу с его величеством?

Петро сразу посерьезнел и, бросив искоса взгляд на Василя, который остолбенело стоял возле печи, до крайности изумленный услышанным, сказал с подчеркнутой таинственностью:

— О нашей беседе, пан капрал, узнает лишь пан комендант Скалка. — Профессор приложил ладонь к нагрудному карману мундира. — В моих заметках та беседа записана со всеми подробностями.

Теперь-то уж жандарм мог спокойно приняться за еду. Воткнув вилку в крайний, с поджаренным лучком пирог, он поднес его ко рту, откусил половину и, смакуя, довольно усмехнулся. В минуты служебных удач, когда ему особенно везло в работе, он переносился мысленно к своему горемыке отцу и победительно подтрунивал над его жалкой судьбой хлебороба-бедняка.

— Нравится вам? — прервал его размышления Петро.

Жандарм кивнул головой, молча потянулся за следующим. Такие вкусные пироги он ел только дома. Давно это было, ой как давно! Сейчас Гнат не бывает у родителей. Отец отрекся от сына, — тот погнался за легкой жизнью. Из ума выживший старик был против того, чтобы Гнат после военной службы пошел в жандармерию, он говорил: «Не велика радость твои капральские, звездочки. Лучше берись за честную работу. Не к лицу мужицкому сыну, да еще и лемку, цепляться за жандармские цепи. Проклянут тебя люди за твое ремесло».

Сейчас Гнату смешно вспоминать эти слова. У отца понятия о порядочности как у простого газды. «Грязная работа», — говорил он. Так ведь у шкуродера она еще грязней! Он ловит псов, а я надеваю наручники таким политикам, как этот. «Разве ж это не благородная работа, — сказал майор Скалка, — подпирать императорский трон своими мощными плечами?» И карабин этот, отец, как перышко. Неужели ты думаешь, что твоему Гнату легче было бы рубить в лесу толстенные пихты, а дома водить плуг за твоей клячей? Нет, батько, я хоть и лемко, да не такой дурак, как ты думаешь. Гнат предпочитает служить императору да таких профессоров впереди себя гнать.