Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

Вначале колонны двинулись на северо-восток, но едва на поля спустилась ночь, как по приказу командующего круто свернули влево и пошли без дороги, целиной. В темноте головные части потеряли ориентиры, и долгое время колонны брели вслепую. В результате только под утро они подошли к переезду.

И тут, возле него, увидели три ярко светящихся паровозных глаза, далеко озаряющих впереди себя белесую узкую полосу насыпи и серебристые нити рельсов.

Конные и пешие остановились, начали рассыпаться, прятаться. Не сразу разглядели, что шел простой порожняк товарных вагонов, и потому дали ему пройти беспрепятственно в сторону Тихорецкой. Марков послал офицеров подорвать пути. Спустя четверть часа в одной и другой сторонах с глухим грохотом взлетели огненные смерчи, выбросив в синеву предрассветного неба куски шпал, рельсов и комья земли.

Повозки по две в ряд, гремя колесами по камням настила и о железо рельсов, уже спешили через переезд.

Марков наступал медленно. Ивлев не мог отвести глаз от востока, расцвечиваемого радугой ярких красок. Постоянная близость смерти в конце концов обострила в нем жажду жизни и особенно пристальное внимание ко всем явлениям природы. Теперь, как никогда, все — и земля, и травы, и деревья в цвету, и листва, и небо в облаках, и утренние и вечерние зори — воспринималось так, как будто вот-вот будет утрачено, отнято смертью, как «вечны своды», под которыми он, Ивлев, сейчас есть, а в следующее мгновение умрет, и его, уже ничего не видящего, не чувствующего, будут зарывать без гроба в поле или в лучшем случае в ограде какой-нибудь станичной церкви.

И вероятно, потому таким прелестным казался оранжевый круг только что взошедшего солнца, таким лучистым его играющий свет, таким радостным для глаз раннее весеннее утро с дружным и певучим щебетом степных птиц.

Все-таки какое это великое счастье дожить до нового дня, до первых утренних лучей, до рождения нового, услышать, как разные птахи, и большие, и малые, словно по взмаху невидимой палочки, ожили, взлетели, застрекотали, засвистели, запорхали над светозарным степным раздольем!..

Ивлев увидел, как приободрились люди в колоннах, и вздохнул полной грудью.

В это время со стороны Белой Глины показался поезд, а потом что-то сверкнуло короткой вспышкой, и почти тотчас же шрапнель разорвалась над переездом.

Степь, залитая мирными лучами солнца, сразу же обрела встревоженный, почти смятенный вид. Быстрее понеслись повозки через переезд. Заметались всадники у железнодорожной будки. Испуганно умолкли щебетавшие в небе птахи.

От большевистского поезда потянулась цепь красноармейцев, ощетинившаяся штыками.

К Маркову подъехал конный офицер из арьергарда.

— Ваше превосходительство, противник нажимает. Голову нашего обоза встретил огнем из села Белая Глина.

Едучи рядом с Ивлевым верхом на сером коне, Дюрасов сказал:

— Здорово мы вчера пробрали Родзянко!

Ивлев промолчал, тогда Дюрасов, как бы оправдываясь, бросил:

— Я не был монархистом. Но когда после свержения Николая Второго на наши офицерские головы обрушилась вся солдатская глыба, я стал ненавидеть всех, кто был причастен к отречению царя. Даже и Корнилова. Как все эти родзянки, львовы, алексеевы, шульгины не могли понять, что в разгар войны с Германией свергать престолодержавца — это все равно что рубить сук, на котором все держались вместе с авторитетом власти. Убрать царя они могли бы тотчас же по окончании войны!..

— Вы забываете, что все они, как и мы, отчаялись победить немцев, имея в лице Николая не только царя, но и верховного главнокомандующего, — напомнил Ивлев.

Неподалеку от дороги разорвались два снаряда. Дюрасов, пришпорив коня, поскакал вперед.

Пройдя Горькую Балку, армия к вечеру пришла в станицу Плоскую, проделав за сутки семидесятиверстный переход.

Почти сутки Ивлев не слезал с коня, а вечером пришлось то и дело бегать по улицам станицы с приказами Маркова.

Прибыла новая группа донцов, и хорунжий, возглавляющий ее, настойчиво просил Деникина скорей прийти на помощь станицам Мечетинской, Егорлыкской и Кагальницкой.

«Как быстро все меняется, — думал Ивлев. — Две недели назад наша армия, уходившая от Екатеринодара, казалась никому ненужной, а сейчас ее ждут и донцы, и кубанцы. Значит, преждевременное отчаяние наихудший советчик… А Корнилов ему поддался и вычеркнул себя из жизни…»

Девятнадцатого апреля Деникин перевел армию в Лежанку, памятную по первому серьезному бою. На сей раз это село не сопротивлялось. Только на другой день утром красные начали обстрел со стороны станицы Лопанской. В просторе безоблачного неба появились желтые ядовитые дымки разрывов.

Ивлев сидел у окна и зарисовывал профиль Глаши. Не вычеркнула ли она его из памяти? Догадывается ли, что жив и тоскует по ней?

В комнату вбежал Родичев и, проходя на чистую половину дома, к Маркову, сказал:

— Снаряд попал в лазарет. Убита сестра милосердия и ранен врач.

Ивлев попробовал рисовать дальше, но острая тревога пронзила его и заставила бросить карандаш, выбежать на улицу.

Несколько новых снарядов разорвалось над крышами ближайших домов. Увидя падающие на землю ветви и сучья, Ивлев стремглав побежал к школе.

Трупы врача и сестры милосердия уже лежали во дворе. Обсыпанные известковой пылью, они мало чем разнились один от другого.

Ивлев остановился у женского трупа, но тут же за санитарной телегой увидел Инну, бинтующую голову казаку, сидящему на земле.

Вздох облегчения вырвался из груди Ивлева, и он уже спокойно, неторопливыми шагами подошел к Инне и с несказанной любовью поглядел в ее большие глаза, отражавшие густую синь неба и зелень серебристой листвы молодых тополей, от ветра шумевших над головой.

— Слава богу! — сказал он, увидев эти глаза.

Вскоре в школьном дворе появился и Олсуфьев. Он тоже, обрадовавшись тому, что Инна невредима, перевел дыхание и сообщил:

— Оказывается, Лежанка — большевистское село. В нем спрятались три красноармейца, и это они по телефонному проводу, скрытому под землей, отлично корректировали стрельбу своей артиллерии. Вот почему снаряды так близко ложились вокруг наших штабов…

Вечером девятнадцатого апреля Деникин отправил в Егорлыкскую, осаждаемую большевиками, первый конный полк генерала Богаевского и вторую бригаду, чтобы ударить по красным отрядам сразу с двух сторон, то есть со стороны Мечетинской и Гуляй-Борисовки.

В Лежанке остался Марков с кубанским стрелковым полком и конницей Эрдели.

Под вечер на блеклом небосводе, чуть тронутом золотыми отблесками заходящего солнца, вновь начали рваться и сверкающими снопами рассыпаться снаряды красных. А с наступлением темноты звездное небо то и дело полыхало зловещими красноватыми отсветами.