Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

— Ясно? — Покровский обернулся к Ивлеву. — Почему полковнику Дроздовскому дозволяется сотнями расстреливать пленных, а мне, генералу, нельзя вздернуть и полдюжины местных большевиков?

— И все-таки, — обескураженно пробормотал Ивлев, — я доведу до сведения высшего командования о медведовских виселицах.

— Доводите! — пренебрежительно фыркнул Покровский. — А сейчас за моим столом вам, поручик, места нет. Вы портите мне аппетит.

Оркестр заиграл польку-бабочку.

Ивлев вышел с веранды и сел на коня. «Значит, и Дроздовский превращает наш поход в поход мести и террора», — терзался он.

Стекла в окнах хат и домов тускло поблескивали, и Ивлеву чудилось, будто из-за них глядели глаза людей с укоризной: вот, мол, рыскает по станице каратель в поисках, кого еще схватить и потащить на виселицу.

Ивлев съежился, как от холода. Почему при столкновении с Покровским он оказался одиноким? Где те честные офицеры, которые должны были поддержать его? Кто, кто уберет с постов начальников дивизий палачей-вешателей? Да и было ли белое движение с самого начала чисто и свято? Разве при Корнилове в той же Лежанке не расстреливали пленных? Разве тогда наказали Посполитаки или Глазенапа? А сейчас накажет ли Деникин Покровского или Дроздовского?

Ивлев выехал на окраину, к белому одноэтажному зданию станичной школы. Вдруг из школьного дровяного сарая раздался отчаянный женский вопль. Ивлев вздрогнул, остановил Ваню. Из полуоткрытой двери сарая вышел казак, затягивая шнурком голубые шаровары. Увидя Ивлева у ворот, распахнутых настежь, он крикнул что-то в сарай, и оттуда мгновенно выскочило еще трое казаков. Все быстро убрались за сарай, в запущенный фруктовый сад.

Женские вопли продолжались. Ивлев рванул Ваню под уздцы и галопом влетел во двор.

Из сарая выбежал замешкавшийся там носатый долговязый казак. Придерживая штаны руками, он при виде Ивлева, вихрем налетевшего на него, заметался по двору.

Встретившись с блудливо бегающими глазами, округлившимися от страха, Ивлев изо всей силы хлестнул казака нагайкой по коричневой от загара шее:

— Насильничал, мерзавец!

Казак взвизгнул и побежал.

Голые волосатые ноги насильника запутались в спустившихся штанах, и он с разбега упал. Тогда Ивлев, вымещая на нем все свое раздражение, резко перегнулся с седла и принялся исступленно стегать нагайкой по голым ягодицам.

— Вот тебе, вот! — приговаривал он, видя, как белая кожа вспухает ало-фиолетовыми рубцами.

Потом, заметив четырех казаков, убегавших в сад, он рывком выхватил из кобуры браунинг.

В пылу гнева и крайнего раздражения он, наверное, перестрелял бы насильников, но они воробьями разлетелись в разные углы сада, юркнув в непролазную гущу дикой акации и терновника.

Ваня, напоровшись грудью на сучья акации, всхрапнул и остановился.

Когда Ивлев возвратился к сараю, в дверях стояла тонкая девушка в разорванной на высокой груди ситцевой блузке, в домотканой исподней юбке, измятой и окровавленной.

Трясясь всем телом, как в лихорадке, едва держась на ногах, она беззвучно рыдала.

Из домика сторожки вышел во двор бородатый кряжистый мужик.

— Шо творят, изверги! — Его глаза гневно сверкали из-под низко нависших косматых бровей. — Нас с жинкой загнали оружием в избу, дочку испоганили.

Ивлев смущенно потупился.

— Нету на живоглотов ни суда, ни управы… Одно остается — брать ружье и стрелять их, як взбесившихся псов. А я еще не хотив идти с большевиками… Ждал благородных господ офицеров. А воно, бачь, яке благородство. Единственную дочку суродовали…

На западе после заката солнца собрались тугие синие тучи. В степи зловеще потемнело. На темно-лиловом небосводе вспыхивали блеклые зарницы загадочного характера. Возможно, это уже на подступах к Екатеринодару началась артиллерийская перепалка, но раскаты орудийных ударов полностью поглощались степью, погрузившейся во тьму сумерек.

В Старомышастовскую Ивлев приехал совсем в темноте. Едва разыскал там штаб Эрдели и успел сойти с коня, как, услыша его голос, подбежала Инна и повисла у него на шее.

— Милый… милый… Завтра мы уже будем в Екатеринодаре… Олсуфьев сделал мне предложение. Значит, придем и тут же устроим свадьбу.

Даже в темноте лицо Инны, казалось, радостно сияло необыкновенным светом. Свет этот одновременно изумлял и пугал Ивлева. Он увел ее в дом.

В комнату вбежал Олсуфьев и уже по-родственному обнял Алексея.

— С успехом! Завтра будем в Екатеринодаре! — торопился он поделиться приятной новостью.

Ивлев хмурился. Инна это заметила:

— Что же, ты как будто не разделяешь нашей радости?

— А где же Эрдели? Я хочу доложить сначала ему, а потом Деникину, что творит Покровский в соседней станице. Виселицами, нагайками можно погубить все…

Ивлев принялся горячо возмущаться террором Покровского, но Инна и Олсуфьев, поглощенные своим счастьем, не понимали его.

— Алексей Сергеевич, — наконец сказал Олсуфьев, — не волнуйтесь. Лес рубят — щепки летят. Перемелется — мука будет.

Но Ивлев не успокаивался:

— Такие каратели, как Покровский, восстановят всех против нас. Главнокомандующий должен понять это и привлечь к ответственности Покровского!

Овладев Кореновской, Сорокин сообщил в Екатеринодар:

«Банды кадетов разбиты наголову. Бегут в панике, бросая оружие и обозы. Захвачены два бронеавтомобиля, много лошадей. Нами перебиты лучшие офицерские полки. От нашего удара Деникину не оправиться. Преследуем бегущего врага по пятам. Республика спасена».

Эта победная реляция главкома Красной Армии Северного Кавказа, как с июля стала именоваться должность Сорокина, сразу же опубликованная в газете, на какой-то момент положила конец панике в городе.

Радуясь наступившему затишью, Глаша пошла в Летний театр смотреть комедию Гоголя «Женитьба». Играли ее любимые актеры: Мартини, Казанская, Кудрявцева, Добровольская.

Дневная жара в сумерках спала. В аллеях городского сада появилась приятная прохлада, но, к недоумению Глаши, в зрительном зале только на балконе и галерке галдели подростки да в амфитеатре разместилась небольшая группа красноармейцев в шинелях и с винтовками в руках.

Глаша села в третьем ряду партера. И когда после третьего звонка поднялся занавес, ей стало казаться, будто спектакль дается лишь для нее.

Глядя в сумрак пустого зрительного зала, актеры играли вяло, вполголоса, и лишь темпераментный актер Кудрявцев, исполнявший роль Ивана Кузьмича, не скрадывал голоса.

В антракте Глаша вышла во двор. У цветочной клумбы стояли красноармейцы и о чем-то тревожно вполголоса переговаривались. Глаша обошла клумбу и свернула на дорожку, ведущую в глубь темной липовой аллеи.