Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

Наиболее упорное сопротивление красные части оказывали под станицей Пашковской, неоднократно переходили здесь в контратаки.

Утром 2 августа 1-я пехотная дивизия, сломив оборону красных у разъезда Лорис, при поддержке справа конницы Эрдели стала продвигаться к Екатеринодару. В первой линии наступал Кубанский стрелковый полк, за его правым флангом, во втором эшелоне, — 5-й пластунский батальон. Офицерский генерала Маркова полк, составлявший армейский резерв, тоже был подтянут к разъезду Лорис.

В это время в полосу наступления 1-й пехотной дивизии прибыл Деникин. Желая лучше следить за ходом боя, он выехал к левому флангу Кубанского стрелкового полка.

Командующий армией прибыл как раз в критический момент наступления: дивизия Дроздовского в это время под натиском красных вынуждена была очистить Пашковскую и откатывалась дальше, уже миновав фланг кубанских стрелков.

Выслушав доклад Казановича и командира полка Тунненберга, Деникин приказал Кубанскому стрелковому полку нанести удар в тыл большевикам, теснившим 3-ю дивизию; туда же были двинуты два эскадрона 1-го конного полка. Артиллерия открыла продольный огонь по цепям красных.

Принятые меры оказались действенными. Полки Дроздовского перешли в наступление и вновь овладели Пашковской. Деникин усилил дивизию Казановича своим резервом — Марковским полком, чтобы развить наметившийся успех наступления на Екатеринодар.

Потерпев поражение под Пашковской, силы красных стали уходить за Кубань, и части 1-й пехотной дивизии в тот же день к восьми часам вечера заняли окраину Екатеринодара. Первым в предместье Сады вступил пластунский батальон под командованием полковника Тимонова.

Во избежание неразберихи вступление в город всех войск Деникин отложил до утра, но разъезды 1-й конной дивизии ночью проникли на екатеринодарские улицы, охваченные суетой отхода красных.

Вереницы обозов вытянулись к мостам Кубани. Телеги беженцев, загруженные домашним скарбом, женщинами с детьми, заполняли улицы и площади.

По Красной двигались группы вооруженных бойцов с вещевыми мешками и шинелями в скатках. Из лазаретов пешком тянулись легкораненые; трамваи перевозили тяжелораненых на вокзал Владикавказской железной дороги.

В час ночи сильному артиллерийскому огню белых подверглась центральная часть города и район Красной, Крепостной, Штабной, Графской улиц.

Рано утром 3 августа части Добровольческой армии вступили в Екатеринодар.

Отступая, красные взорвали железнодорожный мост на Новороссийской линии, зажгли проложенный на мосту нефтепровод. Понтонный мост также был сожжен. С левого берега красная артиллерия била по городу.

Однако задержаться на новых позициях за рекой красные части не смогли. Вскоре на левый берег деникинцы перебросили частью на лодках, частью вплавь 1-й конный полк и батальон Кубанского стрелкового полка под общим командованием полковника Колосовского.

Степь безмолвствовала…

Обоз, в середине которого находилась линейка с телом Инны, задерживался на подступах к городу. Екатеринодар тонул во тьме безветренной звездной ночи. Тяжело вздыхали уставшие кони. Полусонные возчики кое-где переговаривались приглушенными голосами.

За годы войны с Германией, за многие месяцы гражданской войны, вспоминал Ивлев, уже немало молодых жизней скосила смерть. Оглянешься и видишь нескончаемую череду их. Сердце давно должно бы привыкнуть к утратам. А вот нет: горит огнем острейшей горечи. Не сиди рядом на линейке Олсуфьев — уткнулся бы в неподвижные ноги Инны, прикрытые до колен шинелью, и рыдал бы.

Инна, родная Инна!

Ночь тянулась долго. Но едва над городской рощей, вблизи которой стоял обоз, залучилось утреннее солнце, Ивлев опять как будто бы увидел в полураскрытых глазах Инны, потускневших и сузившихся, боль, ужас, недоумение… «Надо закрыть глаза», — подумал он и все-таки не двинулся с места. Пусть это сделает кто-нибудь другой, но не он, ее брат. Закрыть глаза — значит погасить навсегда для Инны солнечные просторы жизни.

Наконец, когда совсем ободнялось, обоз двинулся по широкому, занавоженному и выжженному солнцем выгону, мимо городского трамвайного парка и бойни.

За курганом, у беленькой часовенки, к линейке подошел длинноногий незнакомый офицер с темным от загара лицом. Прикуривая у Ивлева папироску, он весело сказал:

— Поздравляю со взятием Екатеринодара!

Ивлев кивнул чугунной, странно чужой головой.

Августовское утро сияло сквозь густую листву Ростовского бульвара слепящими отблесками солнца. Будь Инна жива, как радовало бы все это! Необыкновенно милыми казались бы и аллеи бульвара, и старые липы, и оркестр, играющий впереди пехотных частей, и барышни, щедро раздающие папиросы казакам, идущим пешим строем. А сейчас все это лишь усугубляло нестерпимую горечь утраты. Равнодушно смотрел Ивлев на нарядную, празднично настроенную публику, толпившуюся по обеим сторонам улицы, на знакомого городского фотографа армянина Хитарова, старавшегося запечатлеть как можно больше сцен прихода Добровольческой армии в Екатеринодар, на полотнища белых и трехцветных флагов, свисавших из окон и с балконов домов богатых горожан…

Ивлев спрыгнул с линейки, сгорбился, понуро опустил голову.

Страшное, непоправимое несчастье вошло в дом.

Елена Николаевна, бледная, полуобезумевшая, рвалась в гостиную, где на длинном столе лежал труп дочери. Ее не могли удержать ни Прасковья Григорьевна, ни Маруся, обмывавшие и наряжавшие убитую, ни мужчины.

— Ин-на! Ин-на-а!.. Я твоя мама!.. Ты не смеешь не слышать меня! — голосила несчастная женщина. — Убили! Убили!

Елена Николаевна с невероятной силой отталкивала от себя всех и только тогда останавливалась, когда к ней подходил Алексей. Будто не веря, что сын вернулся в дом, она пристально вглядывалась в его лицо:

— Алексей, Алеша… Мой, мой родной… Ты дома, ты с нами?..

— Да, мама, да! — твердил Алексей, тихонько уводя ее в спальню.

Там у трельяжа сидел, сгорбившись, Сергей Сергеевич.

Всегда хорошо владевший собой, теперь он испуганно глядел на Елену Николаевну и беспомощно разводил руками.

Ивлев понимал: нет таких слов и дел, которыми можно было утешить родителей, и хотел лишь одного — отвести мать от безумия. И он нежно снова и снова обнимал ее за плечи:

— Мама, ты нужна мне, нужна всем нам…

И Елена Николаевна, поднимая на сына глаза, на мгновение приходила в сознание и горячо шептала:

— Алеша, родной, единственный! Не покидай нас… Будь с нами…

Она на короткое время затихала, а потом, словно пронзенная догадкой, что в лихую годину далеко не все зависит от воли сына, начинала кричать в пустоту: